Подходящий ли момент сейчас, когда меня везут во французской ночи к действующей военной эскадрилье, сообщить этому приятному и умному молодому человеку, что его обманули? Моя милая племянница не исчезла и не стала невидимой, он просто потерял ее из виду.

В действительности я не могу заставить ее исчезнуть и уж точно понятия не имею, как бы заставил испариться самолет-шпион авиации ВМС.

Я начал копаться в себе, меня охватило чувство, знакомое другим фокусникам. Иногда нам приписывают способности куда бóльшие, чем те, которыми мы обладаем. Обычно все недоразумения можно объяснить или перевести в шутку, но тут я попал в переделку.

После показавшейся очень долгой поездки по ухабистой дороге, когда мы миновали практически половину пути, проделанного на поезде, капитан Бартлетт внезапно сбросил скорость, резко повернул руль, и фургон, яростно раскачиваясь из стороны в сторону, поехал по грунту. Впереди маячили низкие здания, которые урывками выхватывал из темноты свет наших фар. После очередного поворота мы резко остановились, и мотор замолк.

– Наконец доехали! – объявил Бартлетт. – Эскадрилья номер семнадцать авиации ВМС Великобритании. Или, как мы ее называем, La rue des bêtes, «улица Животных».

– Откуда такое название?

– Мы заняли часть сельхозугодий. Там, где сейчас наша взлетная полоса, раньше паслись коровы. Сначала это была чья-то шутка. Хозяин фермы не привык закрывать ворота, поэтому иногда коровы забредали обратно, когда мы садились или взлетали, но с тех пор название стало полуофициальным. А ворота мы починили.

Мы подошли к кузову фургона и вытащили два моих чемодана. Я потянулся, расправил спину, жадно втягивая спокойный воздух. После рокота мотора я смаковал ночную тишину. Мы уехали далеко на восток, на приличное расстояние от фронта, поскольку вспышки на небе казались далекими и безобидными. Это походило на последние мерцающие проблески шторма, который отошел в море. Пушки грохотали, но ужасы войны были где-то далеко.

– Базу ночью вы особо не рассмотрите, – сказал капитан Бартлетт. – Но давайте найдем вам койку, а потом можно и поесть. По крайней мере вино здесь вкусное. А летное поле я покажу вам завтра.

Ночь была холодной и яркой от звезд. Я последовал за молодым офицером к меньшему из двух зданий, смутно различимому в темноте.

Меня поселили одного. В комнате стояла узкая койка, рядом с которой расположился небольшой шкаф, деревянный стул, втиснутый между спальным местом и стеной, кроме того, из стены торчало несколько крючков, на которые я мог развесить одежду. Потолок прямо над кроватью резко кренился вниз, поскольку комнатенка располагалась в конце барака. После того как я затащил внутрь два тяжеленных чемодана, свободного места практически не осталось. Я перепаковал вещи так вдумчиво, как только мог, переложив то, что мне не потребуется в ближайшей перспективе, в чемодан побольше, и умудрился затолкать его под кровать, предварительно вынув все из маленького, развесив одежду и достав зубную щетку. Комната не отапливалась, поэтому я быстро разделся и юркнул под одеяло.

Я лихорадочно перебирал в памяти все, что видел и пережил, особенно разговор с Уэллсом. Но за день я устал как собака, и, хотя мне было холодно и неудобно, почти мгновенно уснул.

Проснулся я еще до рассвета. Пару минут не мог понять, где нахожусь, а потом ощутил нервозность и страх. Вокруг царили темнота и тишина, и, хотя я быстро вспомнил, где я и как тут оказался, неизведанное вселяло ужас.

Всю жизнь меня преследовали подобные ночные страхи. Я понимал, что не одинок в этом, и специалисты-психологи объясняли, что перед рассветом интеллект и эмоции находятся на самом низком уровне. Боязнь и сожаления овладевают человеком быстро и легко, кажутся реальными, близкими и неприятными. Они отступают, стоит забрезжить рассвету, их становится легче переносить, но все дело исключительно в контексте. Ночью страх не воображаемый, не преувеличенный, он просто выступает на передовую вашего разума.

Итак, я в северной Франции, в сельской местности, один в дрянной комнатенке, лежу на кровати под тонким одеялом, в темноте, а в нескольких милях от меня бушует война. Я вспомнил, что Симеон Бартлетт сказал о гигантской пушке Круппа. Она настоящая? Немцы и правда будут целиться в базы вроде этой, прежде чем обратить орудие против Парижа? Я также вспомнил, что Г. Д. пророчески писал о мощи и влиянии компании Круппа. Сейчас я уже окончательно проснулся и отдался на милость собственным страхам. Дважды перевернулся, пытаясь расслабиться и скользнуть обратно в блаженный сон, но тщетно.

Я сел, взбил подушку, снова улегся. В голове кружило множество мыслей, и все как на подбор болезненные. Мой разговор с Уэллсом… я понял, что он наверняка счел меня скучным и политически наивным, а беседовал со мной только за неимением другого собеседника. Я вспомнил ту спешку, с которой он жаждал отделаться от меня на бетюнском вокзале. Стоило больше говорить со знаменитым писателем о его книгах, выказать интерес к темам, которыми он увлекался. Вместо этого я продемонстрировал выдающемуся человеку, доверенному лицу Уинстона Черчилля, как перетасовывать колоду карт и заставить сигарету исчезнуть. Наверное, он решил, что я – круглый идиот. А еще тот ефрейтор… я принял его расположение как должное, не поблагодарил, не ответил любезностью. А как серьезно отнесся к шутке капитана Бартлетта по поводу улицы животных!

Хуже всего то, что возникло недопонимание относительно моих магических способностей.

Я всего лишь спрятал свою юную племянницу с помощью особых приемов иллюзиониста, а капитан Бартлетт подумал, что я и впрямь могу сделать ее невидимой. Разве это в моей власти?! Моя племянница не исчезала, думать иначе – сущее безумие, просто на каждом представлении я заставляю ее казаться невидимой с помощью направленного света, стратегически верно расположенного листа стекла, при этом я отвлекаю зрителей пальбой холостыми снарядами из пушки и использованием общего магического антуража.

Я ввожу в заблуждение и обманываю. Вот как это называется.

Присев на холодной и узкой койке, я вспомнил, как на меня нахлынула волна патриотизма и храбрости в тот вечер, когда за кулисы сумел пройти капитан Бартлетт. Внезапно я решил, что смогу внести вклад в борьбу с Германией, если своими трюками развлеку и подбодрю смелых молодых парней на войне.

Это было недопонимание с моей стороны, возможно, меньшее из двух. Сейчас подлинная сущность войны стала мне слишком уж понятной. Все неясности закончились здесь, на этой неудобной койке, пока я ворочался с боку на бок в ожидании нового дня.

Но нужно что-то делать и с более масштабным заблуждением!

Разумеется, капитан Бартлетт должен был понимать истинную природу моей деятельности. Скрыть что-то от зрителей достаточно легко, если нужно придумать фокус в условиях зрительного зала, когда исполнитель знает, как ослепить светом, сбить с толку или закрыть обзор. Но среди ужасов войны с реальными самолетами, реальными пушками, реальным артиллерийским огнем и молодыми людьми, каждый день рискующими своими жизнями, это невыполнимая задача.

Я старался сохранять спокойствие. Комната была голой, холодной, неприветливой. От нее веяло бараком, чувствовалось временное присутствие тех, кто занимал ее до меня. Что с ними стало? В темноте я мог как минимум отогнать от себя эти неприятные мысли. Я увидел в маленькое окошко, что небо едва заметно посветлело по мере приближения рассвета. Заставил себя дышать спокойно, подобную технику расслабления я порой использовал перед выходом на сцену. Но мысли все равно беспокойно метались.

Я вспомнил рассказы Г. Д. о его юношеском опыте в стиле Киппса. Годы спустя, когда он уже не был разочаровавшимся продавцом, работающим за нищенскую плату, Г. Д. увидел в тельферной системе, которую до сих пор используют во многих британских магазинах, Потенциал с большой буквы «П». Как автор Уэллс всегда меня вдохновлял. Может, наша встреча сейчас даст мне сил для нового захватывающего трюка.