— В одиночестве пить нехорошо, — раздался за моей спиной знакомый насмешливый голос, и я, не оборачиваясь, махнул жнецу рукой.

Грелль, подобрав полы алого плаща, уселся справа от меня и тоже посмотрел на памятники и стоявшую перед ними невскрытую бутылку шампанского.

— Лёшечка, ты каждый год приходишь сюда в день рождения сестры. И всегда мы пропускаем по одному фужеру шампанского. Может, хоть ритуал сменим?

— Что, предлагаешь шампанское на текилу заменить? — усмехнулся я.

— Ну почему же? — протянул жнец. — Может, хоть жену свою сюда приведёшь — втроём помянем наших «умерших».

— Нет, — покачал головой я. — Знаешь, Грелль, жена моя — прекрасный человек, даже ты с ней иногда можешь спокойно общаться, а это показатель, — жнец хихикнул, а я продолжил: — Но этот день — только наш. Мой, Инны, Дины, твой, Гробовщика и Себастьяна. И это не поминки. В этот день всё началось: Инну спас демон-младенец, подарив ей жизнь, через двадцать один год он принёс в наши жизни вас, и это дало нам, смертным, необходимый толчок — пинок, заставивший нас троих отрыть глаза и посмотреть на мир не через розовые очки или чёрные шоры, а прямо и открыто. Потом, осенью, но тоже шестого числа, они ушли, а мы остались. У них вечность впереди, а я умру. Только знаешь, Грелль, я ни о чём не жалею. Вообще ни о чём. Ты был прав: время сглаживает углы. Инна была права: надо просто жить и идти к своему счастью. Дина была права: надо верить в лучшее и никогда не сдаваться. А я ошибался, думая, что мир монохромный и есть либо чёрное, либо белое, либо серые оттенки сомнений. Зато теперь я, наконец, понимаю, что в мире много ярких пятен и не только красных — боли и любви. В нём есть место для всех цветов радуги, и это в жизни самое ценное. В ней есть всё, просто нельзя застревать на одной полосе, в одном цвете, на одной ноте. Надо двигаться вперёд и искать то, что станет самым главным в твоей жизни.

— А ты нашёл? — коварно улыбнувшись, спросил Сатклифф.

— А то! — усмехнулся я. — Моя семья — жена с дочерью, и дружба с полоумным посланцем смерти, который на прошлой неделе подарил моей новорожденной дочке чепчик с черепушкой!

— Ой, Лёшечка, я просто таю! Ты до сих пор помнишь тот мой скромный дар! — умилился жнец, прижав руки к сердцу.

Поначалу моя жена не понимала, что «не так» с моим лучшим другом, и почему он ко мне «пристаёт», но потом (прямо скажем — аж через полгода) до неё дошло, что я не гей, а у Грелля просто вошло в привычку вести себя со мной, как с объектом обольщения. Мы, помнится, даже несколько раз шокировали общественность «странным» поведением — обнимались на дне рождения одного придурка, которому решили испортить жизнь, и вещали что-то о том, «как нам было весело прошлой ночью с именинником»; и даже заявились как-то в гей-клуб, устроив тамошней публике разрыв шаблона и обсуждая женские прелести. Короче, такими вот шуточками мы себе настроение поднимали, а точнее, жнец прикалывался, а я, давно привыкший к такому стилю общения, не меньше него самого смеялся над его подколами. И это было нормой, несмотря на то, что остальному миру мы казались аномальными.

Но я давно понял, что надо просто быть собой, а не подстраиваться под окружающий мир, сливаясь с серой массой. Лучше быть кроваво-красным сполохом и сгореть за мгновение, чем провести вечность в тени толпы, сливаясь с ней и превращая свою жизнь в болото. Лучше гореть, чем угасать, пусть даже в этой вспышке будет много боли. Ведь если есть кто-то, кто подставит плечо в трудную минуту, даже смертельная рана может зажить.

— Ладно, Грелль, вздрогнем, — я взял бутылку, откупорил и разлил шампанское по шести пластиковым стаканчикам. — В этот день всё началось. Выпьем за него!

— С днём рождения, — кивнул Сатклифф. И я улыбнулся.

Это был день рождения Инны. День, когда родилось их с Диной счастье. День, когда я начал взрослеть. И это на самом деле был наш общий день рождения — нас шестерых и тех чувств, которые нас связывали. Настоящих.

— С днём рождения! — отсалютовал я памятникам, и девчата, задорно улыбавшиеся на фотографиях, словно улыбнулись ещё шире.

Мы осушили наши стаканы, вылили шампанское из оставшихся на могилы и, убрав бутылку в пакет, поднялись. Небо прояснилось, дождь закончился, и серые росчерки туч медленно, но верно покидали пронзительно синее полотно. Мы с Красной Смертью улыбнулись друзьям и друг другу, пожали руки и неторопливо побрели к выходу с кладбища.

— Как твой новый парень, Грелль?

— Да отлично, но я нашёл другого. Он такая милашка!

— Какой же ты… бабник? Блин, как сказать «бабник» в отношении тебя?

— О, я просто очень любвеобилен! Вот, Лёшечка, ещё одна привилегия дружбы со мной: парней у меня много, а лучший друг — один!

— Позавидовать себе, что ли?

— Ой, не стоит! Зависть — плохое чувство! Лучше просто гордись!

— Ага, «гордюсь». И гордостью могу я сдвинуть горы!

— Вот видишь, как замечательно? Сколько пользы от меня!

— Ага, и от меня: пойду вечером звонить твоему экс-парню, улаживать конфликт, чтоб он тебя на куски потом не порезал — жнецы порой излишне эмоциональны.

— Ах, как хорошо, что у меня есть ты, Лёшечка! Спасаешь от разборок!

— Зачем же ещё нужны адвокаты? Цени!

Смех заполнил тишину кладбища. Ветер шептал листве свои секреты, она отвечала ему обещанием сохранить тайну. Солнце улыбалось ухоженным могилам и зарослям крапивы на старых захоронениях. Где-то вдалеке пели птицы.

А радуга окрашивала небо в миллионы оттенков семи главных цветов. И время, окутав мир мягким покрывалом, вело его из одного цвета в другой. Куда — неизвестно. Возможно, к боли, а возможно, к счастью. Но куда бы ты ни пришёл, всё закончится одинаково. Финалом.

И главное, чтобы ты в последний момент улыбнулся. От всего сердца.