В то время я жил по принципу «все или ничего», поэтому погрузился в медитативную практику с тем же рвением, с которым подходил и к другим аспектам своей жизни. Я медитировал каждое утро и во время скучных медицинских лекций. Я посещал медитативные ретриты[5] и занимался с наставником. Стал понимать, откуда берется мой стресс и каким образом я его подпитываю. Я начал видеть связь между ранними буддийскими учениями и современными научными открытиями и проникать в суть того, как работает мое сознание.

Восемь лет спустя я продолжил обучение по специальности «психиатр» – и не из-за высокого заработка (психиатры – одни из самых низкооплачиваемых специалистов терапевтического направления) или репутации (в голливудских фильмах психиатры изображаются либо бесполезными шарлатанами, либо опасными манипуляторами). Причина заключалась в том, что я видел прямую связь между ранними и современными психологическими моделями поведения, особенно теми, которые объясняют состояние зависимости. После истечения половины периода моего обучения по психиатрической специальности я сменил область своих научных интересов с молекулярной биологии и иммунологии на внимательность и стал изучать, как она влияет на мозг и какую роль может сыграть в лечении психиатрических расстройств.

Последние двадцать лет моей жизни были насыщены увлекательными личными, клиническими и научными исследованиями. На протяжении первых десяти лет я не задумывался о возможности применения своего опыта внимательности в клинической или научной сфере. Я просто очень много практиковался. Мои собственные изыскания в этой области впоследствии обеспечили жизненно важную основу для моей работы психиатра и ученого. Я заметил, что мое состояние внимательности (или его отсутствие) оказывает явное влияние на то, как я лечу своих пациентов. Когда меня будили ночью телефонным звонком и срочно вызывали в больницу, я четко осознавал, что, будучи невыспавшимся и злым, могу сорвать раздражение на коллегах, а навыки внимательности помогали мне сдерживаться. Во время работы с пациентами я применял эту практику, чтобы установить с ними более глубокие межличностные отношения, не делать поспешных выводов и не торопиться с постановкой диагнозов. Кроме того, меня как ученого поражали результаты моих личных и клинических наблюдений. Я начал организовывать фундаментальные научные исследования, чтобы понять, что происходит с нашим мозгом, когда мы практикуем внимательность, и как полученные выводы можно применить для улучшения качества жизни пациентов. Я смог оптимизировать методы лечения и обучения, связанные с такими проблемами, как курение, стресс или эмоциональное переедание.

Мои наблюдения, основанные на результатах научных экспериментов, клиническом общении с пациентами и собственной ментальной практике, сложились в единую картину и помогли гораздо лучше понять окружающий мир. То, что раньше выглядело случайным в поведении людей, оказалось закономерным и предсказуемым. Это понимание отражает самую суть научного исследования: способность проводить и анализировать наблюдения и прогнозировать результаты на основе набора правил или гипотез.

Краеугольным камнем всей моей работы стал достаточно простой принцип. Он основан на сформировавшемся в ходе эволюции процессе обучения, обеспечившем выживание нашим предкам. В каком-то смысле такой процесс обучения был нужен для закрепления широкого спектра различных вариантов поведения, включая мечтание, отвлечение, стресс и зависимость.

По мере того как я все более отчетливо понимал суть этого принципа, повышались уровень моих научных заключений, а также способность к эмпатии и помощи своим пациентам. Кроме того, я стал менее напряженным, более сосредоточенным и вовлеченным. Я начал делиться некоторыми из своих выводов с моими пациентами, студентами и другими людьми. Раньше они не видели ничего общего между базовыми психологическими и нейробиологическими принципами и не понимали, как можно их применить в собственной жизни. Теперь же уверяли, что наблюдение за своими действиями как бы со стороны помогло им взглянуть на мир более осмысленно. Они начали по-новому относиться к себе и к миру; учились постепенно менять свое поведение. Их жизнь в целом улучшилась. И они хотели, чтобы я все зафиксировал в письменном виде, чтобы эта информация была легкодоступна, – тогда они могли бы видеть, как все ее элементы складываются в единое целое, и продолжать обучаться.

В этой книге рассказывается об актуальных научных исследованиях в повседневных и клинических ситуациях. В ней описан ряд случаев, когда полезный с точки зрения эволюции процесс обучения дает сбой или же его оттесняет на второй план современная культура (в том числе технология). Главная цель книги – помочь понять причины разнообразного человеческого поведения, начиная от привычки отвлекаться на мобильный телефон и заканчивая таким важным чувством, как влюбленность. В медицине наиболее важное действие – постановка диагноза. Опираясь на эту идею и претворяя в жизнь то, что я узнал благодаря профессиональной и личной практике, я сформулировал простые и практичные методы, которые вы можете применять в повседневной жизни независимо от того, чего хотите: избавиться от вредных привычек, уменьшить стресс или просто жить более полной жизнью.

Представьте, что вы мой подчиненный и заявляете, что у меня интеллект как у морского слизня. Как думаете, я уволю вас за оскорбление или, наоборот, повышу до руководителя отдела маркетинга, поскольку вы продемонстрировали истинное понимание принципов мышления и поведения людей?

Как вы отреагируете, если я скажу, что процесс обучения у человека и морских слизней очень схож (что неоднократно подтверждалось на практике), хотя у последних имеется лишь 20 тысяч нервных клеток? Я имею в виду, что у простейших организмов есть элементарные механизмы выживания, построенные на двоичной схеме: двигаться по направлению к пище и удаляться от ядовитых веществ. Оказывается, морские слизни, чья нервная система одна из наиболее примитивных среди известных ученым на сегодняшний день, используют ту же двоичную систему для фиксации воспоминаний. За это открытие Эрик Кандел получил Нобелевскую премию по физиологии в 2000 году. А как насчет людей?

Я не предлагаю отождествлять нас с морскими слизнями. Но, возможно, мы не до конца избавились от наследия наших эволюционных предшественников и многое в своем поведении позаимствовали у них. Могут ли некоторые (или многие) наши поступки объясняться глубоко укоренившейся в нас моделью: приближаться к тому, что выглядит привлекательным или приятным, и избегать отталкивающего или раздражающего? Если предположение окажется верным, возможно, нам удастся изменить самые разные привычки – от незначительных причуд до пагубных пристрастий. Или обнаружить новый способ взаимодействия с самими собой и окружающими, который позволит нам выйти за пределы примитивных моделей поведения, заложенных природой. Кстати, этот способ всегда был доступен виду Homo Sapiens Sapiens («знающему и осознающему свое знание»).

Когда мы не в силах отказаться от новой игры на телефоне или мороженого с любимым вкусом, то демонстрируем один из наиболее древних процессов обучения, известных науке на сегодняшний день. Он одинаков для бесчисленного количества биологических видов, начиная от наиболее примитивных нервных систем. Базовый принцип этого процесса, основанного на вознаграждении, выглядит следующим образом. Мы видим привлекательную для нас еду. Мозг сигнализирует: «Это калории, от них зависит твое выживание!» И мы едим. Если вкус (особенно когда он сладкий) нам нравится, организм посылает мозгу сигнал: запомни, что ты ешь и где ты это нашел. Мы фиксируем процесс в памяти, запоминая опыт и местоположение (на профессиональном языке это называется контекстно-зависимая память), и учимся воспроизводить его снова и снова. Видим пищу. Съедаем. Хорошо себя чувствуем. Повторяем опять. Триггер[6] – поведение – вознаграждение. Очень просто, не правда ли?