Вот уже свыше 750 лет каждый год 3 октября по новому стилю (20 сентября — по старому) во всех православных храмах отмечается память Михаила Черниговского и его боярина Федора, мучеников и чудотворцев, невинно убиенных, но погибших геройски за веру.

Стоит на берегу озера Неро в Ростове Великом Спасояковлевский монастырь. Он возник из слияния двух монастырей — Спасского и Яковлевского. Спасский монастырь был основан княгиней Марьей более семисот лет назад и назывался Княгининым. Возможно, что там она писала свою летопись, там была и похоронена. Могила ее давно потеряна. Но память о ней живет в ростовских преданиях.

Маргарита-Маргит в далекой Венгрии, князь Ростислав, его жена и дочь, наверное, вспоминали отдаленных от них тысячами верст пути сестер Ростислава княгиню Марью и Феодулию-Евфросинию. «Все люди на земле — братья», — пожалуй, мы порой и не понимаем, до какой степени это справедливо. Но и связи родства подвержены разрушению и забвению. Как сказал поэт, «всего прочнее на земле печаль, и долговечней царственное слово». Для нас и сейчас близка и понятна печаль княгини Марьи, оплакивающей убитого врагами мужа — князя Василька, погибшего отца, а долговечное слово летописи княгини Марьи пережило века.

Раннее утро в августе 1380 года было для Москвы в последние недели непривычно тихим. Кончились шумные военные сборы. Казалось, что в этот рассветный час, когда туман еще не рассеялся, будто и кони ржут не так громко и не так звенят доспехи «удальцов русских». Тишина стояла над площадью, когда великий князь Дмитрий Иванович (до того времени, когда он получит прозвище Донского, оставались считанные дни) вышел из Кремлевского собора Михаила Архангела, где были похоронены его отец и дед. Там он простился с дорогими могилами и, по обычаю, просил их быть незримыми помощниками в предстоящем ему трудном деле.

Нелегко было решиться русским людям после 140-летнего татаро-монгольского ига на схватку с Ордой. Великий князь Дмитрий решился. «И съвокупився со всеми князьми рускими и с всею силою, и поиде противу их вборзе с Москвы, хотя боронити своея отчины», — строго повествует об этом событии летописное сказание. Этим утром войско выступало в поход. Ратники Донского прощались с женами.

Супруга великого князя Дмитрия великая княгиня Евдокия с двумя малыми «отраслями» — сыновьями, супруга двоюродного брата Дмитрия Владимира Андреевича Серпуховского, героя предстоящего сражения, Мария и жены «иных православных князей и многыа жены воеводскыа и боярыни московъскыа и служнии жены ту стояще, проводы деющи, в слезах и въсклицании сердечнем не могуще ни слова изрещи, отдавающе последнее целование. И прочая княгини, и боярыни, и служние жены тако же отдаше своим мужем конечное целование и възвратишася с великою княгинею», — так воссоздает эту картину «Сказание о Мамаевом побоище». Судя по этому описанию, над площадью в Кремле не было в этот час ни криков, ни рыданий. Не повисали на груди мужей, не «цеплялись за руки, не голосили, не причитали. Нет, от слез и сердечных восклицаний» не могли слова произнести. Вместе с великою княгинею Евдокией подошли и «отдали последнее целование». И вместе с нею возвратились — очевидно, на свои места на площади. Он был строгим и торжественным, этот обряд последнего целования. Князь Дмитрий Иванович с трудом удержался от слез — «не дав ся прослезити народа ради». Автор «Сказания о Мамаевом побоище» тонко изобразил душевное состояние князя: «А сердцем своим вельми и слезяще и утешаа свою княгыню». Все это было в сердце его, а княгине Евдокии он сказал: «Жено, аще Бог по нас, то кто на ны» («Жена, если Бог за нас, то кто против!» — С. К.-Л.).

Войска вышли из Кремля через Фроловские, Никольские и Константино-Еленинские ворота, и каждого воина, который проходил под воротами, кропили святой водой. Женщины остались на кремлевской площади одни. К Москве-реке спускались деревянные лестницы с рундуками от великокняжеского Набережного терема, который был живописным деревянным дворцом, — великолепным для своего времени. Княгиня Евдокия села на «урундуке под стекольчатыми окнами» терема, вероятно, остальные жены расположились на деревянных лестницах. Они смотрели вдаль, за Москву-реку, вслед уходящему войску. «Сказание о Мамаевом побоище» донесло до нас речь великой княгини Евдокии, которую она не решилась произнести на площади, перед ратниками мужа, но тут, дав волю слезам, она обратила ее к своим слушательницам — «княгиням, боярыням, женам воеводских и женам служних».

Евдокия не причитала, как в традиционных народных плачах, что муж, уходя на войну, оставил ее одну с малолетними детьми, хотя страшилась его гибели в предстоящем сражении и боялась за судьбу маленьких сыновей, если он не вернется живым. Она молилась, чтобы Дмитрий Иванович «победил супротивных ему супостатов». «Не сотвори, Господи, так же, как раньше, когда великая битва русских князей на Калках с погаными татарами… Со времени того калкского бедствия и великого побоища татарского до сих пор еще Русская земля уныла», — сказала великая княгиня Евдокия. Высокий государственный и исторический смысл речи великой княгини Евдокии заставляет увидеть в ней русскую женщину, осознающую ответственность не только за судьбу своей семьи, своих детей, но и за судьбу Русской земли.

Евдокия знает русскую историю, понимает связь ее «начал и концов» и как следствие этого — значение похода своего мужа.

Не случайно она вспомнила не нашествие Батыя, огнем и кровью прошедшее по Русской земле, а первое столкновение с татаро-монголами на Калке, когда из-за несогласия русских князей друг с другом они потерпели поражение. Теперь русские князья объединились, чтобы состоялось Куликовское сражение. Женщина, провожающая мужа на войну, — это традиционный народный и литературный сюжет, знакомый нам еще со времен «Слова о полку Игореве», где Ярославна плачет по своему мужу князю Игорю. Но в Древней Руси женщина не только провожала мужа на войну — она еще и сама сражалась.

Когда все войска из множества русских городов и княжеств собрались в Коломне, то, как пишет летописец, «сыны русскыя наступиша на великыа поля Коломенскыа», так что невозможно обозреть рать великого князя. Многие русские князья стали соратниками Дмитрия Донского. Тогда это слово было полно живого военного смысла. Соратник — товарищ по рати, по воинству. Ими стали князья владимирский, ярославский, белозерский, ростовский, стародубский, оболенский, тарусский, звенигородский, кашинский, брянский, можайский и др.

В Коломне великий князь Дмитрий сделал смотр всему войску и разбил его на полки, в каждый назначив воеводу: полк правой руки, полк левой руки, засадный полк. «А в правой руке воеводы учини князя Андрея Федоровича Ростовского»[43], — сообщает нам летопись.

С ростовскими ратниками на коломенском смотру стояли, видимо, и две ростовские амазонки-всадницы, одетые в воинские доспехи… Одна из них была дочерью князя Андрея Федоровича. Спустя столетия, во время войны с Наполеоном, подвиг Надежды Дуровой, которая, переодевшись в гусарское платье, пошла воевать с французами, стал известен всем. Немало восхищался им Пушкин. К сожалению, девица-кавалерист, по-видимому, ничего не слышала о своих предшественницах, которые были участницами Куликовской битвы. Как впоследствии и Дуровой, им пришлось скрывать под мужским платьем и доспехами свой женский облик.

24 августа войска Дмитрия Донского переправились через Оку и вступили в «дикое поле», бескрайние степи, подвергаясь опасности нападений со стороны татаро-монгольских отрядов. И ростовские амазонки делили наравне с мужчинами тяготы этого длинного перехода. Двенадцать дней занял этот степной путь, пока не вышли к Дону. Дон был рекой кочевников, далекой от северных русских княжеств. Здесь было исконное раздолье русских витязей-богатырей — Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича (также родом из Ростова) и русских амазонок-богатырок, славных «полениц», с которыми и богатыри подчас не могли справиться. Поленицы (поляницы) — это царь-девицы, богатырь-девицы, которые «поликовали» в поле, то есть вели жизнь, полную степных приключений и опасностей.