Литмир - Электронная Библиотека

– Андрей, помоги.

Я помог Марине подвинуть игрока поближе к огню, ухмыльнулся:

– Смотри, чтоб не сгорел.

Ожгла взглядом:

– А если бы ты был на его месте?

Если бы? Что значит – если бы? У меня свое место, здесь, у костра, рядом с тобой.

Снаружи завизжали твари. Я вскочил, забил терном отверстие. Снова у нашего убежища – свежий труп и пиршество тварей…

Я подкинул в костер сушняку – призрачный хоровод на стенах закружился веселее.

Спасенный нами игрок притих. А вдруг, оклемается?

На лице Марины дрожали отблески огня; оно казалось бронзовым. Стало жарко, я снял куртку.

Марина откинула со лба волосы, глянула на меня и вдруг заговорила:

– Предчувствую тебя. Года проходят мимо-
Все в облике одном предчувствую тебя.
Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,
И молча жду, – тоскуя и любя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик ты.
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
О, как паду – и горестно, и низко,
Не одолев смертельные мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик ты.1

– Что это? – проговорил я.

– Бывшие называли это «поэзия», – ответила Марина и начала укладываться спать.

Игрок зашевелился. Я поднялся, подошел к нему:

– Оклемался?

Стало не по себе: по испещренному шрамами лицу одна за другой скатывались слезы. Я никогда не видел в Джунглях, как кто-то плачет.

Игрок произнес довольно отчетливо:

– Вспомнил.

И вскрикнул – тело его выгнулось дугой, задрожало. Бедняга вытянулся на полу во весь рост и затих.

Я повернулся к Марине. Боль, бьющая из зеленых глаз, ожгла меня.

– Мы похороним его, – сказала она.

– Как это?

– Закопаем в землю. Так поступали бывшие.

– Как скажешь, – я зевнул.

4. Female

Электричка отползла от платформы, перестукивая колесами. Заспанный голос объявил следующую остановку.

Людей в вагоне мало – пока что крупных станций не попадалось. Несмотря на рань, много окон было открыто. В них врывался аромат сирени.

Андрей сел на изрезанное ножом коричневое сиденье и стал смотреть в окно. Мелькали дачи. Кое – где виднелись дачники, поднявшиеся ни свет ни заря.

Грохоча, электричка пробежала мост, под которым синела река. Над водой клубился туман.

Андрей подумал о Гале. Почему она преследуют его, не дает покоя даже в электричке? Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от образа печальной женщины, безропотно переносящей издевательства матери Андрея, женщины, которая любит его, но которую не любит он сам. Образ не исчезал, а наоборот, расширялся, заполняя собой окружающее пространство; совесть мучила Андрея.

В вагон вошла пожилая пара – мужчина и женщина. На груди у мужчины – гармонь.

– Уважаемые пассажиры, – обратился гармонист к пустоте. – Позвольте в дорожку исполнить хорошую песню.

Он заиграл. Женщина запела что-то о любви, которая наступает внезапно и никогда не проходит.

И так дружно и ладно у них получилось, что Андрею захотелось подпевать. Вот у кого, должно быть, в жизни гармония, ни ссор, ни обид, – у этих вагонных певцов. Он достал из кармана кошелек и, когда певцы проходили мимо, протянул десятку.

– Благодарствую, – пропыхтел гармонист, принимая бумажку красноватой рукой.

Так как вагон был последний, пара присела передохнуть как раз за спиной Андрея.

– Что там считать – поезд пустой, – сразу послышался голос мужика.

– Доставай, я тебе говорю.

– Пошла ты.

– Ах ты паразит, алкаш.

– Заткись!

Последнюю фразу гармонист сказал с такой злобой, что женщина умолкла.

Андрею стало грустно, а вместе с тем он испытал нечто похожее на удовлетворение: у всех, – у всех в этом, мать его, мире, – есть червоточина.

Электричка добралась до большой станции. Вагон заполнился работягами, дачниками, студентами, стало тесно, весело и шумно. Гармонист с женой поднялись и снова исполнили свою песню.

В окна полетела пыль: слева от железной дороги горбатилась многотонными грузовиками федеральная трасса. Сидящий напротив Андрея студент давил на кнопки мобильника. Трое пожилых дачников сначала говорили о посадке огурцов, затем переключились на политику.

Вот и Малоярославец. Сейчас должна появиться она…

Вошла. Андрей махнул рукой: место свободно!

На вид лет двадцать пять, не больше. Широковатые скулы, вздернутый нос, напомаженные пухлые губы. Анюта…

– Ну что, сбежал? – спросила она, присаживаясь рядом с Андреем. Сумочку из фальшивой крокодильей кожи поставила на закованные в джинсу колени.

– Сбежал, Анюта, – шепнул Андрей, косясь на студента.

– Когда ты, наконец, разведешься со своей?

Андрей вздрогнул, взглянул на Анюту: тише, ведь люди. Он представил на мгновение, как говорит Гале о разводе, и у него заныло под ложечкой.

Анюта повела загорелым плечом. На ней была розовая майка с надписью «FEMALE». Вытащив из сумочки зеркало, стала поправлять растрепавшиеся осветленные волосы.

Солнце кольнуло глаза. Андрей надел темные очки, и стал похож в своей, не по погоде надетой, куртке со стоячим воротником на шпиона из старого кинофильма.

– Выйдем, покурим? – предложила Анюта.

Андрей кивнул и поднялся.

– Скажите, что занято, – негромко попросил одного из дачников.

В пустом тамбуре Андрей достал сигарету, почему-то стараясь не смотреть на Анюту.

Та курила, выпуская дым из сложенных розой губ. Кончик фильтра тонкой сигареты испачкался в красной помаде.

Докурив, Анюта кинула окурок на пол и вдруг полезла целоваться.

– Постой Анюта, – испугался Андрей.

– Почему?

– Тут люди…

Анюта хихикнула и, дернув Андрея за рукав куртки, увлекла за собой. Они очутились в сортире. Было тесно, воняло мочой и блевотиной. Андрей слабо протестовал, но жадные руки уже проникли под ремень брюк. Портфель со стуком упал на пол. Андрею показалось – все это происходит на глазах у толпы, вот сейчас дверь сортира откроется… Между тем горячая волна подхватила его на гребень. Он видел перед собой освобожденные из – под майки груди с коричневыми сосками – левая, кажется, немного больше правой, и на мгновение весь мир скукожился для него до размера этих грудей.

– Андрюша, мне нужны деньги.

Анюта натянула джинсы и, глядя в замызганное сортирное зеркало, стала прихорашиваться.

– Сколько?

Андрей поднял с пола портфель и посмотрел на нее. В тусклом свете засиженного мухами электрического плафона Анюта показалась ему отталкивающе – некрасивой: крошечные глаза, неестественно-красный рот, волосы словно из папье-маше.

«Ярмарочная кукла», – подумал он.

– Десять тысяч…

– Хорошо, я подумаю.

– Десять тысяч долларов.

В дверь забарабанили и старушечий голос прогнусавил:

– Эй, долго там?

Андрею захотелось спрятаться в ржавом унитазе.

– Не суетись, – прошипела Анюта и крикнула, – Бабка, не лезь, у меня диарея!

– Чего?

– Иди ты.

Старуха, видимо напуганная непонятным словом, ушла. Стукнули раздвижные двери.

Любовники вывалились в тамбур. Смолящий сигарету работяга ухмыльнулся, но промолчал.

В вагон Анюта и Андрей решили не соваться: до Обнинска оставались считанные минуты.

5. Калуга

Угли подернулись пеплом и лениво мерцали в темноте. Я знал наверняка, что там, за темнотой, опустив голову на рюкзак, спит Марина, но отчего-то казалось: я один в центре огромного мира, скрытого черной пеленой. Спать больше не мог: невыносимо видеть Андрея, Анюту, их возню в сортире… Какое отношение все это имеет ко мне?

вернуться

1

Александр Блок

7
{"b":"613388","o":1}