Елена прикрыла глаза и припомнила, как этим утром они, оставив малышей на попечение няни-негритянки, с которой он иногда делил постель, против чего Елена, впрочем, никогда не возражала и даже приветствовала, уставая от его неутомимости, удалились в глубь джунглей. Вообще-то ради того, чтобы заняться любовью, они и не стремились к уединению, не стесняясь даже верзилу-повара, позволяющего себе бестактные шутки, глядя на их игры, – просто ей сегодня захотелось романтики. Представить себя амазонкой в девственных лесах, похищенной аборигеном, диким, ужасным и страстным любовником. Они долго бегали между пальм, кричали и смеялись, целовались под радужной струёй воды, сбегающей с небольшого утёса… Она ещё ощущала то отрывистое, учащённое дыхание, бившееся горячим воздухом о кожу спины, когда он, содрогаясь и крепко обнимая её, стоял позади… Как затем она смеялась над ним, видев почти нешуточную обиду в его глазах, когда она вырвалась из объятий, не позволив довершить начатое. И, убегая по кромке моря, приглашала догнать её… Потом в искусственной бухте они плавали среди стайки ручных дельфинов и кормили в специальных вольерах кусками свежего мяса акул… Позже они вовлекли в любовную игру одну из служанок, и Елена только созерцала происходящее. Затем поменялись ролями… Навещали животных в своём собственном зоопарке, занимающем огромную территорию, с множеством клеток, вольеров, питомников, аквариумов. Смотрели вчерашний приплод у львицы. У этой клетки он её, нежно обняв, поцеловал и сказал, что и её черёд уже скоро, каких-то девять месяцев… Она счастливо улыбнулась. Жизнь удалась. Любимый муж, дети, персональный рай – о чём ещё можно мечтать. Елена начала уже дремать, как её встревожил неожиданный звук, какой-то хлопок, как будто разорвался газовый баллончик для зажигалок. Она вскочила с шезлонга, напряженно всматриваясь в сторону дома, откуда донёсся хлёсткий, приглушённый взрыв. Всё похолодело от дурного предчувствия. Она не знала ещё, что произошло, но сердцем почувствовала, что произошло что-то неотвратимое, что-то неизбежное, что-то, что должно разрушить их идиллию…

… Прибежал повар, большой, несуразный, с огромными руками и короткими ногами человек, и дрожащим голосом прохрипел, что хозяин застрелился…

– Все мертвы.

Эти слова, прозвучавшие в полной тишине тёмного отсека, как удары, гулко и тяжело разнеслись по всему кораблю. Эхо ещё дробилось в далёких лабиринтах железного чрева, когда тусклый свет иллюминатора осветил мужскую фигуру, плавно проплывшую мимо женщины. Женщина оттолкнулась и, паря словно птица, в тягучей воздушной невесомости, приблизилась к нему.

– Все мертвы, – шёпотом повторил он, всматриваясь в её глаза, пытаясь найти тот робкий огонёк надежды, что тлел ещё, когда он оставил её в этом крыле ждать. – Мы – последние.

Проговорив это, точно вынося вердикт, окончательный и необратимый, он в отчаянии ударил в стену отсека. От удара его закружило вокруг своей оси, и чтобы остановиться, ему пришлось ухватиться за руку женщины…

– Вот, – сказал он, когда немного успокоился и пришёл в себя, – Вот. С этим мы протянем ещё два-три дня…

Он вынул из нагрудного кармана комбинезона ампулу с прозрачной жидкостью.

– …без этого два-три часа.

Она кончиками пальцев аккуратно взяла сосуд с продлевающим жизнь составом и выпустила его. Ампула зависла на месте, радужно переливаясь в холодном, голубом свете и слегка поворачиваясь, словно рекламируя содержимое. Какое-то странное чувство испытывали сейчас он и она, глядя на эту стекляшку. В этой призме, размером с пистолетную пулю, заключены были два-три дня их жизни, так же как и в пуле заключена чья-то смерть. Женщина лёгким щелчком пальцев стукнула ампулу, и та беззвучно устремилась в темноту, куда-то вглубь переходов через круглую амбразуру двери. Мужчина испуганно вздрогнул всем телом, но затем, поняв всё то, что хотела сказать она, не стал ни в чем упрекать, только грустно выдохнул и отвернулся к свету.

– Ты, как всегда, права, – резюмировал он и углубился в размышления. Они оба долго молчали, заставляя себя думать о чём угодно, только не о предстоящем…

Сумбурных ход их мыслей нарушила всё та же ампула. Каким-то невообразимым образом она вернулась и, тихо ударившись о стекло иллюминатора, напомнила о себе.

– Ах, ты, маленькая, – разговаривая словно с одушевлённым существом, он взял стекляшку и поглядел через неё на женщину, – неужто ты обладаешь интеллектом и не хочешь, чтобы мы оставили тебя в одиночестве?

Игривый тон мужчины рассмешил женщину, и она засмеялась, словно заплаканная девочка, забывшая недавнюю обиду, когда ей подарили красивую куклу. Но смех быстро переродился в беззвучное рыданье, и панический ужас, который женщина пыталась сдерживать до сих пор, вдруг могучей волной охватил её, и она что есть сил закричала. Мужчина поспешил обнять её. Чувствуя, что вот-вот сорвётся, он стиснул зубы и сжал в пальцах ампулу. Множество капелек бисером покрыло ладонь, прозрачных, сверкающих, как алмазная крошка, и тёмно-алых, точно горные рубины. Осколки стекла разлетелись и растаяли в сумраке пространства. Сотни сверкающих бусинок удивительно правильной шарообразной формы, касаясь кожи пальцев, качались в такт движениям руки; а из пореза появлялись всё новые и новые бусинки, похожие на ягоды смородины, и, толкая друг друга, гроздились у края раны.

– Необходимо промыть и заклеить пластырем, – сказала женщина, испугано разглядывая порез; приступ истерики прошёл, как всегда бывает, когда надо сосредоточится и помочь близкому. – Может быть заражение.

Заражение? Глупо бояться заражения, когда и так осталось… Но он не сказал этого вслух, наоборот попытался приободрить её, банально пошутив:

– Ничего. Заживёт как на собаке.

– Нет. И не спорь.

Она достала из карманчика на плече всё необходимое, чтобы обработать рану.

– Красиво, – похвалил он её, – ты всегда это делала красиво.

– Скажешь тоже. Как все.

Тишина. В такие минуты она невыносима. Кажется, если бы атом случайно ударился об обшивку корабля, то слух уловил бы этот звук. Тишина. Она больно бьётся в висках аритмией сердца. И чудится, что чувствуешь горьковатый вкус биения и замечаешь, что внутри тебя, в груди, постоянно пульсирует поизношенная машина, заставляя кровь двигаться и двигаться. И ты вдруг осознаёшь, что когда-нибудь наступит предел износа и двигатель, выработав свой рабочий ресурс, встанет. Не потому ли тишина так пугает нас и заставляет тревожно нарушать её покой. Нужно было говорить, говорить, чтобы прогнать эту тишину. Но что-то им мешало: только отдельные, ничего не значащие фразы выплёскивались, точно тяжёлый выдох изнутри. Разговор, так необходимый в эти минуты, не клеился. Они могли бы многое сказать и хотели многое сказать… Но дрожащий голос, готовый сорваться в рыдание, смущал мужчину, решившего, во что бы то ни стало, держаться мужественно и морально поддержать уставшую, измотанную женщину. Она же думала, что женщина по природе своей сильнее мужчины и показать свою слабость именно сейчас, когда она так нужна этому человеку, было бы просто предательством. Она крепилась. Встречая его мрачный взгляд, пыталась улыбнуться, сказать что-то нежное, доброе. И всё-таки. Даже когда знаешь, что что-то важное, что-то главное, что сдерживал в себе, быть может, всю жизнь, нужно сказать, пока ещё есть для этого время, пока не поздно, – не получается. Находятся какие-то нейтральные темы, мелочные, о которых тут же забываешь.

– А почему так темно? – нарушила она долгое молчание.

– Когда штурман бился в конвульсиях перед смертью, – отвечал он, словно читая заученную наизусть лекцию, в слова которой уже не вдумываешься, а автоматически выдаешь длинными порциями, – он ударил ногой по клавиатуре серверного компьютера, и система заблокировалась. Я пытался перезагрузить её – без толку, она не воспринимает ни единой команды. Свет, внутренняя связь, перекачка и выработка кислорода и… черт его знает что ещё – не работает. Нет, что-то всё-таки работает, – он задумался на мгновение, – но что?.. В общем, мы в корабле-призраке: капитан и все матросы мертвы, а судно без курса и управления несётся неведомо куда. Ты в детстве читала о корабле-призраке? И я в детстве читал о корабле-призраке, и уж никак не представлял себе, что когда-нибудь окажусь на нём. Хм, даже есть в этом что-то романтичное, черт возьми. Не хватает только пиратов. Хотя какие, к дьяволу, пираты в космосе?