Литмир - Электронная Библиотека

В конце концов, я думаю, что это объяснение значения лондонских газовых труб не более нелепо, чем многие из наших заключений относительно пирамид или жизни вавилонян.

Ну, покойной ночи, старина, надеюсь, что следующее письмо будет интереснее.

Письмо восьмое

Бреджильд, 23 апреля 1882 г.

Я припоминаю, дорогой Берти, что в бестолковом письме, которое я написал вам недели три тому назад, я выразил надежду, что в следующем письме сообщу вам что-нибудь более интересное. Так оно и вышло! Все мои здешние начинания лопнули, и я перехожу на новый путь. Колингворт пойдет своей дорогой, я своей; но я рад, что между нами не произошло ссоры.

Прежде всего я должен рассказать вам о своей практике. Неделя, последовавшая за моим письмом, была не совсем удачной; я получил только два фунта. Зато следующая разом подняла мой заработок до трех фунтов семи шиллингов, а за последнюю неделю я получил три фунта десять шиллингов. Так что, в общем, дело неизменно подвигалось вперед, и мне казалось, что мой путь ясен, как вдруг все разом сорвалось. Были причины, впрочем, которые избавили меня от слишком сильного разочарования, когда это случилось: их я должен вам объяснить.

Я, кажется, упоминал, когда писал вам о моей милой старой матушке, что у нее очень высокое понятие о фамильной чести. Я часто слышал от нее (и убежден, что она действительно так думает), что она скорее бы согласилась видеть любого из нас в гробу, чем узнать, что он совершил бесчестный поступок. Да, при всей своей мягкости и женственности, она становится жесткой как сталь, если заподозрит кого-нибудь в низости; и я не раз видел, как кровь приливала к ее лицу, когда она узнавала о каком-нибудь скверном поступке.

Так вот, относительно Колингворта она слышала кое-что, пробудившее в ней антипатию к нему в то время, когда я только что познакомился с ним. Затем произошло авонмутское банкротство, и антипатия матушки усилилась. Она была против моего переселения к нему в Бреджильд, и только моим быстрым решением и переездом я предупредил формальное запрещение. Когда я водворился здесь, ее первый вопрос (после того, как я сообщил ей об их процветании) был: уплатили ли они авонмутским кредиторам. Когда я ответил, она написала мне, умоляя вернуться и прибавляя, что как ни бедна наша семья, но еще ни один из ее членов не падал так низко, чтобы входить в деловое товарищество с человеком бессовестного характера и с сомнительным прошлым. Я отвечал, что Колингворт говорит иногда о расплате с кредиторами, что миссис Колингворт тоже за нее, и что мне кажется неразумным требовать, чтобы я пожертвовал хорошей карьерой из-за обстоятельств, которые меня не касаются. В ответ на это матушка написала мне довольно резкое письмо, в котором высказывала свое мнение о Колингворте, что в свою очередь вызвало с моей стороны письмо, в котором я защищал его и указывал на некоторые глубокие и благородные черты в его характере. На это она опять-таки отвечала еще более резкими нападками; и, таким образом, завязалась переписка, в которой она нападала, я защищал, и в конце концов между нами, по-видимому, произошел серьезный разлад.

Отец, судя по содержанию коротенького письма, которое я получил от него, считал все дело абсолютно несостоятельным и отказывался верить моим сообщениям о практике и рецептах Колингворта. Вот эта-то двойная оппозиция со стороны тех именно людей, чьи интересы я главным образом имел в виду во всем этом деле, была причиной того, что мое разочарование, когда дело лопнуло, было не слишком сильно. Правду сказать, я готов был и сам покончить с ним, когда судьба сделала это за меня.

Теперь о Колингвортах. Мадам приветлива по-прежнему, и тем не менее, если я не обманываюсь, в ее чувствах ко мне произошла какая-то перемена. Не раз, внезапно взглянув на нее, я подмечал далеко не дружелюбное выражение в ее глазах. В двух-трех мелких случаях я встретил с ее стороны сухость, какой не замечал раньше. Не оттого ли это, что я вмешивался в их семейную жизнь? Не стал ли я между мужем и женой? Разумеется, я всячески старался избежать этого с помощью той небольшой дозы такта, которой обладаю. Тем не менее я часто чувствовал себя в ложном положении.

Со стороны Колингворта я замечал иногда то же самое: но он такой странный человек, что я никогда не придавал особенного значения переменам в его настроении. Иногда он глядит на меня разъяренным быком, а на мой вопрос, в чем дело, отвечает: «О, ничего!» – и поворачивается спиной. Иногда же он дружелюбен и сердечен почти до излишества, так что я невольно спрашиваю себя, не играет ли он роль.

Однажды вечером мы зашли в Центральный Отель сыграть партию на бильярде. Мы играем почти одинаково и могли бы провести время весело, если б не его странный характер. Он весь день был в мрачном настроении духа, делал вид, что не слышит моих вопросов, или давал отрывистые ответы и смотрел тучей. Я решил не заводить ссоры и потому игнорировал все его задирания, что, однако, не умиротворило его, а подстрекнуло к еще более грубым выходкам. Под конец игры он придрался к одному моему удару, находя его неправильным. Я обратился к маркеру, который согласился со мной. Это только усилило его раздражение, и он внезапно разразился самыми грубыми выражениями по моему адресу. Я сказал ему: «Если вы имеете что-нибудь сказать мне, Колингворт, выйдем на улицу. Не совсем удобно вести такой разговор в присутствии маркера». Он поднял кий, и я думал – ударит меня; однако он с треском швырнул его на пол и бросил маркеру полкроны. Когда мы вышли на улицу, он начал говорить в таком же оскорбительном тоне, как раньше.

– Довольно, Колингворт, – сказал я. – Я уже выслушал больше, чем могу вынести.

Мы стояли на освещенном месте перед окном магазина. Он взглянул на меня, потом взглянул вторично, в нерешимости. Каждую минуту я мог оказаться в отчаянной уличной драке с человеком, который был моим товарищем по медицинской практике. Я не принимал вызывающей позы, но держался наготове. Вдруг, к моему облегчению, он разразился хохотом (таким громогласным, что прохожие на другой стороне улицы останавливались) и, схватив меня под руку, потащил по улице.

– Чертовский у вас характер, Монро, – сказал он. – Ей-богу, с вами небезопасно ссориться. Я никогда не знаю, что вы будете делать в следующую минуту. А, что? Но вы не должны сердиться на меня; ведь я искренне расположен к вам, и вы в этом сами убедитесь.

Я рассказал вам эту вульгарную сцену, Берти, чтоб показать странную манеру Колингворта затевать со мной ссоры: внезапно, без малейшего вызова с моей стороны, он принимает со мной самый оскорбительный тон, а затем, когда видит, что мое терпение истощилось, обращает все в шутку. Это повторялось уже не раз в последнее время, и в связи с изменившимся отношением ко мне миссис Колингворт, заставляет меня думать, что есть какая-нибудь причина этой перемены. Какая – об этом я, ей-богу, знаю столько же, сколько вы. Во всяком случае, это охлаждение, с одной стороны, а с другой – моя неприятная переписка с матушкой часто заставляли меня сожалеть, что я не принял места, предлагавшегося южноамериканской компанией.

Теперь сообщу вам о том, как произошла великая перемена в моем положении.

Странное, угрюмое настроение Колингворта, по-видимому, достигло кульминационного пункта сегодня утром. По дороге на прием я не мог добиться от него ни единого слова. Дом был буквально битком набит пациентами, но на мою долю пришлось меньше обыкновенного. Покончив с ними, я стал дожидаться обычного шествия с кошельком.

Прием у него кончился только в половине четвертого. Я слышал его шаги по коридору, спустя минуту он вошел в мою комнату и с треском захлопнул дверь. С первого же взгляда я понял, что произошел какой-то кризис.

– Монро, – крикнул он, – практика идет к черту!

– Что? – сказал я. – Каким образом?

– Она мельчает, Монро. Я сравнивал цифры и знаю, что говорю. Месяц тому назад я получал шестьсот фунтов в неделю. Затем цифра упала до пятисот восьмидесяти; затем до пятисот семидесяти пяти, а сегодня до пятисот шестидесяти. Что вы думаете об этом?

14
{"b":"613860","o":1}