Господи, а если действительно не найдутся? И мне придется сообщать немцам, что мы потеряли документы с их подписями и печатями и униженно просить выслать нам новые экземпляры? Какой позор! Нет, это совершенно невозможно!

Я едва не зажмуриваюсь от ужаса, но сдерживаюсь под издевательским взглядом руководства.

– Кто-нибудь еще в вашем отделе занимался этими договорами? – продолжает допрос Железнов.

– Только начальник отдела, но сегодня она уехала решать вопросы с администрацией.

Не дослушав меня Железнов хватает сотовый и набирает номер.

– Елена Станиславовна? Это Железнов. Я сейчас просматриваю контракты с Гамбургом. В них отсутствуют приложения… Да, именно спецификации. Вы не знаете, где они могут быть?

Железнов замирает с трубкой у уха. Интересно, где именно он застал мою начальницу?

– Значит, не знаете. Ясно, – без каких-либо явных эмоций бросает Железнов и отсоединяется.

Я с нетерпением жду, когда меня все-таки отправят восвояси, пусть даже с приказом притащить в зубах спецификации не позже, чем через пять минут, но Железнов решает продлить пытку. В очередной раз полистав контракты, он откладывает их в сторону, замирает в тяжелом безмолвии, затем встает и подходит к окну. Засунув руки в карманы, Георгий Дмитриевич устремляет взгляд в даль. Мы проводим еще немного времени в тишине, которую я не решаюсь нарушить.

– Я согласился на свою нынешнюю должность, – неожиданно начинает Железнов, стоя лицом к окну и, соответственно, боком ко мне, – для того, чтобы лично контролировать процесс освоения «Атлантом» новых, весьма высоких рубежей. Организованность, профессионализм, ответственность, аккуратность – вот чего я жду от членов своей команды. И с чем же я сталкиваюсь в первый рабочий день?

Тут он отрывается от окна и с неприкрытым отвращением смотрит на меня. А я начинаю чувствовать себя жалким кроликом перед голодным удавом.

– Ваша должность именуется «младший юрист», вы сказали? И давно вы её занимаете?

– Три… – я сглатываю. – Почти три месяца.

– Раньше вы работали в другом месте?

– Да.

– Кем именно, если не секрет?

– Офис-менеджером, секретарем, – перечисляю я, прекрасно осознавая, как жалко выглядит моя трудовая биография.

– Недурственно, – фыркает Железнов. – Из секретарей сразу в юристы. За какие же заслуги? – он медленно, как будто с намеком, окидывает меня взглядом.

Что??? Да как он смеет? Хам, грубиян, выскочка, шовинист…

– Месяцы напряженного труда люди подготавливают миллионную сделку, а бывшие секретарши небрежно походя ставят её под угрозу срыва. И кому только в голову пришло доверить важные документы… – Железнов обрывает себя на полуслове, но его мысль ясна и без слов.

Я совершенно теряюсь. Еще никогда в жизни меня так не оскорбляли! Что мне делать, запустить в его голову смартфоном? Или сразу убить?

– Итак, я принял решение, – вторгается жесткий голос в мои членовредительские мечты. – Мне подобные сотрудники не нужны. Вы сказали, что работаете меньше трех месяцев, то есть находитесь на испытательном сроке? Если через пять минут заявление об увольнении по собственному желанию ляжет мне на стол, ваша трудовая книжка не будет испорчена ненужными записями. А всем прочим пусть это послужит уроком! – Железнов снова отворачивается к окну и застывает в напряженной позе.

В первый момент я ничего не понимаю и не осознаю, только смутно ощущаю, что меня как-то особенно мерзко унизили. Затем медленно, слово за словом, прокручиваю в голове предъявленный ультиматум.

Да что здесь вообще происходит?! Свалившийся нам на голову тип решил сходу продемонстрировать, кто теперь главный? А не пошел бы он…

Значит, ему не нужны такие сотрудники? Нет, это мне не нужны такие начальники!

Точеный профиль Железнова вызывает теперь лишь страшное желание плюнуть в него.

Да черт с ним, вдруг еще промажу…

Я оглядываюсь в поисках чистой бумаги, демонстративно подхожу к принтеру, притулившемуся на боковом столике, и вытаскиваю из лотка листок. Затем хватаю ручку Железнова, неосмотрительно оставленную им рядом с компьютером, и быстро пишу стандартный набор фраз. Причину увольнения Трудовой кодекс вроде бы сейчас не требует, поэтому я воздерживаюсь от упоминания каких-либо «личных обстоятельств», однако с трудом подавляю порыв процитировать незабвенного Новосельцева Анатолия Ефремовича.

«Потому что мой начальник – самодур!» – в моем случае точнее не скажешь.

Удержавшись-таки от постскриптума, ставлю размашистую подпись, кладу заявление с ручкой на стол и гордой походкой, печатая шаг, покидаю кабинет своего, уже бывшего, руководства.

Но на пути из приемной моя бравада улетучивается. Я судорожно вдыхаю воздух, отчего в глазах темнеет, все тело сотрясает нервная дрожь, а ладони покрываются холодным липким потом.

Куда мне идти? В отдел за вещами? Исключено. Я просто не выдержу реакцию коллег. Расспросы, недоверие, сочувствие – сейчас мне это не по силам. Я разревусь и окончательно опозорюсь.

Нет уж. Моя гордость еще при мне, и в слезах меня здесь никто не увидит!

Лифт приезжает пустой – хоть тут повезло. Я поспешно тыкаю в кнопку первого этажа и приваливаюсь к стенке узкой кабинки, молясь, чтобы никому в ближайшие пару минут не пришло в голову составить мне компанию. Лифт медленно ползет вниз, я слежу за мигающими цифрами этажей и пытаюсь контролировать дыхание.

Сердце колотится, голова кружится, в глазах мелькают точки. Только обморока мне не хватает для полного счастья!

«Держись, дорогая, держись, – твержу я себе. – Еще немного, и ты отсюда выберешься».

Мне удается почти нормальным шагом пересечь холл. На улице становится чуть легче, но я все еще боюсь встретить кого-нибудь из «Атланта». Поэтому я бреду к остановке и влезаю в первый же автобус.

Мне надо уехать, подальше отсюда, все равно куда…

Что ни говори, а собственный кабинет – это замечательно.

Ровно в девять я, как обычно, вхожу в небольшое, но вполне уютное и удовлетворяющее всем моим требованиям офисное помещение, кидаю сумку на стол, падаю в кресло и в очередной раз испытываю приступ благодарности к нашему директору, этому гениальному человеку, три месяца назад изничтожившему на корню традицию начинать рабочий день с совещания.

Почему-то принято считать, что подобные утренние мероприятия оказывают тонизирующее действие на служащих и настраивают их на рабочий лад. Однако, по моим наблюдениям, стимулирующий эффект ощущают лишь те, кто и так с рассвета бодрячком. Лично я, например, будучи неисправимой «совой», тратила слишком много сил, чтобы продуцировать неестественную для столь раннего часа умственную и физическую деятельность, и в результате пол дня потом восстанавливалась. А наши архитекторы всерьез утверждали, что утренние домогательства руководства деструктивно влияли на творческий процесс.

Поразительный факт – директор прислушался к мнению большинства. Или ему просто надело ежедневно созерцать кислые физиономии в переговорной. Утреннюю пытку отменили, производительность труда немедленно возросла…

Ладно, может, это и преувеличение, но жизнь, несомненно, стала лучше. Я однозначно теперь больше успеваю: хоть и долго раскачиваюсь в начале дня, зато потом работаю быстро и эффективно. У архитекторов тоже больше нет проблем с вдохновением, и они без принуждения и по собственной инициативе вкалывают до позднего вечера.

Случаются, конечно, ситуации, когда трудовые свершения требуются от меня спозаранку, и я даже вполне успешно с ними справляюсь, но только при условии тщательного составления плана действий еще с вечера. Я как будто закладываю программу в автопилот и утром выполняю все четко и без сбоев.

Сегодня, к счастью, подвигов от меня никто не ждет, я могу спокойно выпить кофе, проверить почту, разгрести текучку и лишь потом перейти к сложным задачам, решение которых предполагает серьезное напряжение мысли, концентрацию внимания и хорошую реакцию.