Пока луанг по что-то объясняет, используя в качестве примера очки, которые держит в руке, его лицо не покидает широкая улыбка. Он уже заметил эту неприкаянную фигуру, прячущуюся на границе света и тени. Он каким-то образом убеждает крутого парня подойти ближе, и это напоминает то, как подтягивают на леске большую упирающуюся рыбу. Мгновеньем позже досточтимый отец уже гладит парня по голове, а тот плачет как маленький ребёнок. Проходит ещё немного времени, и сквозь слёзы он сам начинает смеяться над своей собственной заносчивостью и одержимостью – он начинает понимать, что он не первый, кто теряет близкого человека. Так слёзы ярости и горя превращаются в слёзы утешения. Эта драма разыгрывается на глазах у двадцати незнакомцев, но, несмотря на это, вся ситуация сохраняет атмосферу безопасности и доверия. И хотя все присутствующие занимают совершенно разное социальное положение и прибыли из разных уголков планеты, всех их объединяют этот настоящий момент и это конкретное место. Здесь и сейчас они саха-дхаммика — «спутники во Дхамме[2]», или, если перефразировать, «братья и сёстры, которых объединяют старение, болезнь и смерть», и потому они принадлежат к одной и той же семье.

Подобные собрания происходят раз за разом вот уже тридцать лет – с тех пор как Аджан Чаа начал распространять учение, и частенько оказывалось так, что кто-то, предвидя такое развитие событий, брал с собой диктофон (умудряясь при этом запастись необходимым количеством батареек) и делал аудиозаписи некоторых учений, расшифровка которых и легла в основу этой книги.

Несмотря на то, что учения в этой книге представлены как довольно длинные блоки информации, читателю следует понимать, что чаще всего, и особенно это касается неформальных диалогов, и само устное наставление учителя, и выбор того, кому оно было предназначено, рождались абсолютно спонтанно и непредсказуемо. Во многом то, как учил Аджан Чаа, напоминало игру музыканта-виртуоза, который, поддерживая гармонию звукового ряда, вместе с тем подстраивает его под настроение своих слушателей, как бы принимая их слова, чувства и вопросы в трансформирующее пространство своего сердца, позволяя затем спонтанному потоку ответов беспрепятственно из него изливаться.

В любой аудитории он мог запросто начать говорить о том, как правильно чистить манго, а закончить описанием абсолютной реальности, с лёгкостью подавая и то и другое как неоспоримые факты. Он мог сухо и холодно общаться с заносчивым собеседником и тут же мягко и дружелюбно обратиться к кому-то, кто был слишком стеснительным. Он запросто мог отпускать шутки в сторону своего старого друга, деревенского жителя, а в следующее мгновение уже объяснять коррумпированному полковнику полиции, глядя ему прямо в глаза, что честность является одной из главных ценностей духовного пути. Он мог выговаривать какому-либо бхиккху за неопрятность в одежде, а через пару минут не заметить, что уже его собственная роба съехала с плеча, обнажив при этом округлый живот. Перед тем как ответить на заумный вопрос какого-нибудь рафинированного интеллектуала, который тот задал с целью завести глубокий философский диспут и тем самым продемонстрировать свои научные познания, луанг по, бывало, вынимал вставные челюсти и передавал их своему ассистенту для чистки. Затем он устраивал собеседнику настоящее испытание, начиная отвечать на его глубочайший философский вопрос, нечленораздельно шамкая беззубым ртом, до тех пор пока ассистент не возвращал ему челюсти обратно.

Некоторые из учений были даны во время вот таких неформальных встреч, другие состоялись в более официальной обстановке – например, по окончании оглашения обетов бхиккху или по случаю всеобщего собрания мирян и монахов в ночь соблюдения обетов, которая вычисляется по лунному календарю[3]. Однако, в каком бы виде ни проходило учение, Аджан Чаа никогда ничего не планировал заранее. Ни одно слово, которое можно найти в этой книге, не было заранее подготовлено. Это было для него принципиальным моментом, поскольку он чувствовал, что работа учителя заключалась в том, чтобы просто уйти с дороги и позволить дхамме возникать в соответствии с каждой отдельной ситуацией. «Если учение не живёт настоящим моментом, то это не Дхамма», – частенько говорил досточтимый отец.

Однажды он предложил Аджану Сумедо (своему первому западному ученику) выступить перед общиной монастыря Ват Па Понг. Для того это было довольно суровое испытание: нужно было не просто читать лекцию паре сотен монахов, привыкших к яркому остроумию и глубокой мудрости самого Аджана Чаа, но ещё и делать это на тайском языке, который он начал изучать всего три или четыре года назад. Стоит ли говорить, что ум его был буквально переполнен идеями, как подойти к задаче, и страхами, что ничего не выйдет. В то время он как раз изучал психологические состояния ума, которые соответствуют каждой из шести земель сансары буддийской космологии (гнев в аду, чувственное блаженство в раю и так далее), и решил, что расскажет аудитории именно об этом. Он всё продумал заранее и заготовил все необходимые для выступления фразы. И вот наступил этот важный вечер. Аджан Сумедо прочёл свою лекцию, и, по своему собственному ощущению, сделал это весьма удачно. Более того, на следующий день многие члены сангхи лично выразили ему свою признательность за услышанное учение. Он чувствовал облегчение и был весьма доволен собой. Чуть позже, выбрав подходящий момент, Аджан Чаа подозвал его к себе и, глядя ему прямо в глаза, мягко сказал: «Никогда так больше не делай!» Такой стиль учения не является исключительным изобретением самого Аджана Чаа, это устоявшаяся форма тайской лесной традиции. Возможно, сейчас как раз пришло время описать возникновение и особенности этой линии, для того чтобы немного прояснить источник мудрости Аджана Чаа.

С определённой точки зрения лесная традиция медитации возникла ещё до самого Будды. Ещё до его рождения для духовных искателей, живущих в Индии и регионе Гималаев, было обычным делом оставить городскую или деревенскую жизнь и удалиться в горы или лесную глушь. Подобный шаг являлся совершенным символом отказа от мирских ценностей, ведь лес был диким, пустынным местом, и в нём можно было найти лишь преступников, безумцев, изгоев и отшельников, занятых духовными исканиями. Это место представляло собой территорию, лежащую вне материалистических культурных норм, и поэтому создавало идеальные условия для развития тех аспектов духа, которые необходимы для выхода за пределы подобных ограничений.

Когда Бодхисаттва[4] в возрасте двадцати девяти лет оставил ради духовных поисков свою жизнь во дворце, единственное, что ему оставалось делать, – это уйти в лес и упражняться в йогических практиках, доступных в то время. Дальнейшая его история всем хорошо известна. Он не нашёл среди учений своих наставников ни одного, которое его бы полностью устроило, и ушёл от них в поисках собственного пути. Таким образом, находясь в Индии, в штате Бихар, медитируя в тени дерева бодхи, на берегу реки Нераньджары (или Найраньджаны), недалеко от деревни Бодхгая, он открыл изначальную основу истины – то, что он назвал «срединный путь».

Часто утверждают, что Будда был рождён в лесу, в лесу достиг просветления и в лесу ушёл в паринирвану. Когда позволяли обстоятельства, он всегда выбирал лес в качестве места жительства. Он говорил, что «уединённые места – это то, чем наслаждаются татхагаты». Последователи линии, известной ныне как тайская лесная традиция, пытаются жить так, как жил сам Будда, и практиковать в соответствии с теми же стандартами, которые были утверждены ещё при его жизни. Эта традиция является ветвью южной школы буддизма, которую обычно называют «тхеравада».

Согласно обобщённой исторической информации, через несколько месяцев после ухода Будды из жизни был собран совет старейшин, в задачу которого входила формализация и систематизация его учений (речь шла о самой доктрине и о правилах для монашеской общины) на стандартном наречии местного языка, который назывался палибхаса – «язык текстов». Сформировавшееся на этом языке за несколько последующих веков учение Дхаммы стало основой палийского канона – родоначальника более поздних буддийских школ. Через сто лет прошёл ещё один совет старейшин, или собор, который произвёл ревизию всех учений с целью их систематизации. Однако именно в то время случилось первое из принципиальных разделений в сангхе. Бо́льшая часть буддийской общины выступала за изменение некоторых правил, включая в том числе запрет монахам обладать деньгами. Другая, меньшая, часть сангхи предостерегала реформаторов от подобных изменений. Они говорили так: «Ну хорошо, имеет ли это смысл или нет, но мы хотим продолжать жить так, как жил сам Будда и его первые ученики (называемые стхавиры (санскрит) или тхеры (пали), что означает „старейшие“». По прошествии ещё ста тридцати лет они основали основали школу тхеравады (буквально означает «путь старейших»), и этот принцип с тех пор стал основой традиции. Главной отличительной чертой школы тхеравады можно считать девиз «На беду или во благо, но именно так это задумал сам Будда, а значит, нам остаётся лишь следовать его примеру». Таким образом, эта традиция всегда отличалась неизменным консерватизмом.