– Герман, опыты в этой области противны Богу. Впрочем, как и во многих других областях. Как используются открытия? Далеко за примерами ходить не надо. Как скоро время начало поддаваться гению человеческого ума, в том уме уже созрел план порабощения собственных пращуров. Такого не знал никакой тиран. Ты никогда не задумывался, для чего многие века церковь запрещала беспорядочное развитие науки? Но, слава Богу, ты проговорился. Не случайно – мне.

– Фанатик!

Я мог бы возразить, что такое определение как нельзя лучше подходит самому Герману, почитающему прогресс – божеством, а служение ему – добродетелью, но как ссориться с ним не входило в мои планы, отвечал только:

– Извини, договорим в другой раз – тороплюсь на ипподром.

– По 10 часов в день скачешь! Не знаю, как ты еще стоишь, а особенно – сидишь.

Он был прав. Стоять, а особенно – сидеть, я мог с трудом, зато, делал заметные успехи в верховой езде. Продлись мои уроки дольше, вероятно, я не уступил бы лучшему жокею, но новый визит Германа положил им конец.

– Стала известной угроза проникновения в прошлое русского президента.

– А что, прошлого на двух не хватит?

– А кто даст гарантии, что от первого прикосновения к прошлому, оно не деформируется непредсказуемым образом? Надежность информации, успех обеспечены только первому. Впрочем, что до надежности, большой вопрос. Ведь практический опыт наработан только с перемещением в будущее: клетки с кроликами на неделю-две перемещали с запасом корма в нужное место, а потом до них «доживали». Смех! А с прошлым дело другое. Переместить можно, но как проверить результат? Да и трогать его, прошлое, все-таки боятся. Как бы там что не попортить до перемещения первых лиц. Энергию тоже экономить приходится. А то и на троих не хватит.

При слове «на троих» Герман захихикал возникшим у него привычным ассоциациям.

– Значит нам выпала честь послужить родине, во всяком случае – русскому президенту. Ведь где бы мы ни жили – душой всегда с Россией. Только вот Омега не готов.

Я знал, что объектом перемещения назначен аналог «Дештука 003–090», десантноштурмового подводного катера, служащего для операций в городских условиях. При помощи его Омега планировал подойти незамеченным к известному дому на Фонтанке и, по совершении захвата, скрыться, выйдя через Финский залив в какую-либо более или менее безопасную землю, долженствующую стать нашим приютом на опасные три года. Куда именно, должен был решить я. Однако проклятый «Дештук» находился, разумеется, не в омегином гараже, и чтобы добраться до него и снять координаты и параметры, тот требовал несколько времени.

– Мы не сможем переместить ничего, кроме вещей первой необходимости, что будут при нас. Выкрасть пленницу, думаю, для Омеги большого труда не составит, но вот исчезнуть со сцены вовремя, без современных средств, будет сложновато. Для меня это ничего не меняет, но тебя хочу предупредить – шансы на успех очень упали. Может останешься?

– Здесь у меня совсем нет шансов. Действовать надо скорее. Когда помещение начнут наполнять объектами перемещения, усилят охрану. Их хитрость в том, что комната «обычная», доступна почти всем медикам до последнего момента, на том и сыграем. У меня всё готово – биоперчатки, точнее бионапалечники, вышли довольно плотные, материла с биопсии хватило бы и на две пары. Надену – не подкопаться.

Наивный Герман! «Их хитрость» не ограничивалась доступностью роковой комнаты.

Несомненно, как только «рука президента» начала свою работу, в каких-то иных кабинетах о том поступило сообщение.

На дверь, забаррикадированную Омегой, обрушались такие удары, что было ясно – настоящий президент уже в курсе.

– Так значит это не твоя машина? Куда ты меня втянул?

– Быстрей!

– Система не закончила обработку данных.

– Ты же говорил, ввёл время и место!?

– Теперь обработка. Есть! Ваша радужная оболочка, смотрим сюда. Объём перемещения?

– Некогда! Пробел!

– Вот пробел и переместит.

– Быстрей! Они всё здание уничтожат!

– Вместе с драгоценной системой? Ну нет!

– Пошёл отсчёт.

– Долго ещё?

– Не знаю. Оставаться на месте до сигнала.

Омега сломал пломбу и бросился из комнаты по пожарной лестнице на крышу. Надо было обезопасить себя оттуда. В ту же секунду мы услыхали эклектический рёв из-за дверей – словно асфальт буравили. Свинцовая дверь дрожала, в ней появилась огненная брешь и стала расширяться в рамку круг замка.

– Подтвердите данные! Повторите код!

– Быстрее!

– Есть! Ждите сигнала…

Дверь падает, но мы уже на крыше. Обидно – не хватило какой-нибудь минуты! Меня охватывает полное равнодушие. К чему теперь все усилия? Почему не вернуться назад или не скинуться вниз? Последнее, впрочем, затруднительно. Крыша оказалась площадкой, окружённой непроницаемой оградой в несколько метров вышиной. Посреди неё стоит странный маленький самолёт. Омега машет из него. «Быстрей!»

– Президентский самолёт, – ахает Герман, – а я и не догадывался. Взлетает с места, как вертолёт и бесшумно, разгоняется до 3000 км/ час. Слыхать – слыхал, а вижу в первый раз.

Он успел захлопнуть дверь на крышу и ликует – спасены.

– Не горюй, у него знаешь какие системы, его не обнаружить. В Тель-Авив летим. У меня друзья там. Ну!

Я пожимаю плечами и сажусь на пол – не хочу в Тель-Авив. Герман хватает меня и тащит в кабину. Я машинально лезу в неё. Омега запускает двигатель. Дверь на крышу падает, люди в масках заливают её огнём, но мы остаёмся неуязвимы. Разве мы так высоко уже?

– Смотри! – кричит Герман не своим голосом.

Омега крупно ругается.

Нью-Йорка нет. Сквозь порывы низких облаков покачиваются плотной пеленой верхушки елового леса. Березовые, осиновые рощицы, кое-где полосы вспаханной земли. Раздвигая их, обрамленные регулярными посадками, ровными лучами дорог, черепицей, медью пестрят крыши особняков, темнеют, зеленеют, золотятся поля круг деревенек в 10–20 дворов, сверкает, извиваясь лентой река, за нею – другая, уже первой, и дальше – ещё одна, полноводная, заключенная в бревенчатые тиски, испещрённая парусами, с глядящимися в неё нарядными дворцами, с высоко вознёсшейся золотой иглой, увенчанной золотым же корабликом, с врезавшейся в воды её фортификацией. За бастионами видна многоярусная, крашеная в розовый цвет колокольня с золотым долгим шпилем.

– Петербург? – спрашивает Герман и протягивает мне платок. Я возвращаю его весь мокрый от слёз. Указывая опушку леса, не сразу нахожу сил сказать Омеге:

– Сюда, смотри чтобы не приметили.

Большой бревенчатый дом в два жилья, cусальным пряником глядятся резные белые подзоры. Тут же амбары, сараи, коровник, птичник, конюшни. И всё не пустое, подобно декорациям в театре, всё дышит, всё живо. Челядинцы снуют по двору. Один купает лошадей из ведра, другой метёт усыпанные щебнем дорожки, иные, их едва видно, трудятся над чем-то в саду, он зеленеет за амбарами. Что за воздух! Каждый вздох подобен глотку чудесной живой воды из русской сказки. Кощей и тот помолодеет с него и расцветёт полнощёким купидоном. А вот и он, чем не Купидон, – маленький мальчик в суконном нарядном кафтанчике, в башмачках с блестящими пряжками, красными каблучками, в льняных густых локонах, оттеняющих румяные щёки, спустился с крыльца в сопровождении почтенного вида и преклонных лет господина. Барское дитя с дядькою вышел на прогулку?

Но долго любоваться идиллией нельзя. Машину, не дай Бог, заметят. Мы оглядываемся – на улице, не мощёной, с неплотно стоящими палисадами, ни души. Со двора тоже ещё никто не видал, кроме Купидона. Да кто поверит малому дитяти? Мгновение и Омега скрывается в зарослях черёмух, в изобилие растущих подле ворот.

– Вечером близ её дома на Фонтанке. Я осмотрюсь. А вы припрячьте машину получше, и переоденьтесь. Говорил, одевайтесь со мной.

– Тебе идёт.

Купидон глядит во все глаза, дергает за рукав дядьку. Тот обращает взор на ворота, останавливает на мне. Я раскланиваюсь и как не в чём не бывало неторопливо шествую по дороге. Дядька отдаёт мне поклон и пожимает плечами в ответ маленькому барину.