Я был очень взволнован и в своей страсти исследователя проявлял чудеса красноречия. Лемюэль Мейсон хотел лишь исчезнуть и никогда больше не переступать порог проклятой комнаты.

— Там обитает призрак, призрак! — восклицал он.

Да простит мне Господь, я переубедил его.

— Вы должны встретиться с этим лицом к лицу. Было бы сумасшествием просто так убежать.

Я верил в то, что говорил. Я накачал его взбадривающими средствами, заклинал довериться мне. В тот вечер мы пошли к нему вместе — мы договорились, что ночь я проведу у него в комнате.

Дом был старым, как и остальные дома на той улице. Лет тридцать назад в нем жили люди состоятельные и утонченные. Но модный дорогой квартал сместился на юг, прежние жители переехали или умерли, и впечатляющий особняк пришел в запустение. Широкие коридоры были такими темными и мрачными, какими могут быть только старинные коридоры; на поблекших стенах шелушилась краска. Поднимаясь вслед за Мейсоном на второй этаж, я ощущал затхлый запах пыли и разложения.

Комната точно соответствовала его описанию. Вход находился в конце длинного холла, в задней части; помещение явно предназначалось для слуги. Оно было довольно тесным и душным и больше ничем особенным не отличалось, за исключением необычно высокого потолка. Действительно ли в комнате что-то витало или мне только почудилось? Игра воображения — решил я и зажег все три газовые горелки.

Было девять вечера. Мейсон, пошатываясь, улегся в постель: я дал ему сильное успокоительное. Через несколько минут он уже спал, мирно, как ребенок. Я сидел на стуле, положив ноги на другой стул, курил трубку, читал и наблюдал. Читал я странное средневековое сочинение автора, чьей эмблемой служили рога Онама. Немногие ученые когда- либо видели экземпляр этой книги. Мне подарил ее… но не имеет значения. Я читал, завороженный намеками на сокрытые, невероятные и даже жуткие вещи, разбросанными по каждой странице, странными рисунками и таинственными схемами.

Я слышал, как по лестнице поднимались и хлопали дверями другие жильцы. На этом этаже, как я заметил, занята была лишь еще одна комната, расположенная в дальнем конце коридора. Вскоре все затихло. Я посмотрел на часы: половина первого. Не было слышно ни звука, помимо полуночных потрескиваний и скрипов, обычных для старых домов, да еще негромко шипел воздух в газовых светильниках. Эти шумы меня ничуть не тревожили. Я и раньше проводил ночи в старых домах, и мое сознание механически их отбрасывало.

Но неожиданно возникло что-то еще — нечто… Я невольно засопел и вскочил на ноги. По комнате разливался незнакомый аромат; запах был подобен ощутимому, но незримому присутствию, и этот вероломно подкравшийся запах манил меня, лишал рассудка. Но я не спал и знал об опасности. Три горящих газовых светильника прибавляли мне мужества, и я, напрягая все силы, стал бороться с воздействием запаха.

Я изобразил рукой в воздухе защитный знак и будто почувствовал, как запах отступил. Аромат уходил, становился далеким, но в то же время Мейсон выпрямился на кровати, издал судорожный вздох и сел. Я присел рядом. Его глаза были закрыты, но лицо… Я никогда не видел на человеческом лице такого выражения безумного упоения и восторга.

Эти чувства выражало не только лицо: все его тело корчилось, вздрагивало и извивалось в ужасном забытье экстаза. Я с криком потянулся к нему.

— Мейсон, — закричал я, — проснитесь! Проснитесь!

Но он не обращал на меня никакого внимания. Он чувственно поводил руками, словно что-то обнимал, гладил, ласкал. Я принялся трясти его.

— Мейсон! Мейсон!

— Ах! — еле слышно вздыхал он, гладя воздух. Он извивался у меня в руках, а губы его произносили нежные слова и складывались для любовных поцелуев.

— Ради Бога!

Но чары не отпускали его, и все мои яростные усилия не могли его пробудить. Запах набегал, вздымался волнами и отступал. Припомнив все свои оккультные познания, столь необходимые в этот миг, я заключил нас обоих в священную пентаграмму.

— Прочь! — вскричал я, произнося непередаваемое имя, то имя, что грозит безумием, слетая с языка. — Силой Трех в Одном, Альфой и Омегой, могуществом Вечной Монады заклинаю тебя — изыди!

Так я приказывал, чувствуя, как это нечто отступает от меня — но не от Мейсона. Его тело по-прежнему трепетало и изгибалось в сладострастном экстазе, лицо горело нечеловеческим вожделением и радостью, а руки, его руки… С невыразимым ужасом я понял, что его уже не защитит никакая магия.

— Ах! — вздыхал он, источая руками ласки. — Ах, ах, ах!

Он продолжал вздыхать. Порой он тихо говорил:

— О, прикосновение твоей кожи, ее аромат… Ближе, любимая, ближе… Шепчи, шепчи…

И затем, понизив голос до жуткого шепота, от которого волосы у меня встали дыбом, он сказал:

— Я ощущал, я слышал тебя. Позволь мне увидеть тебя.

Он не должен увидеть! Я это знал. Я должен был вытащить его из комнаты, прежде чем он увидит. Обеими руками я обхватил его тело. Казалось, я тащил не только его, но и другое тело, которое льнуло к нему, сопротивлялось, воевало за каждый сантиметр пути. Чувства изменяли мне, аромат окутывал меня незримым туманом.

Меня охватил страх, слепой, разъедающий душу страх. Я бился, как в кошмаре. Неужели я никогда не доберусь до двери? Невидимый противник тянул, тащил назад. Осталось три шага… два… один. С последним отчаянным усилием я всем телом ударил в дверь. К счастью, замок оказался слабым и дверь открывалась наружу. Я вывалился в холл вместе с обломками прогнившей рамы, все еще удерживая Мейсона. Но он вдруг страшно закричал, потом еще раз — и обмяк у меня на руках.

По всему дому хлопали двери, раздавались крики. Из комнаты в дальнем конце коридора выбежал жилец в халате, болтавшемся вокруг его голых ног.

— Бога ради, — завопил он, — что тут происходит?

Но я не ответил. Я глядел на Мейсона. Лицо его искажала гримаса такого неприкрытого ужаса, что кровь застыла у меня в жилах. Я понял, что на секунду опоздал.

Он увидел!

Доктор обвел взглядом слушателей.

— Да, он был мертв. Сердечный приступ — заявили сбежавшиеся жильцы. «Это выражение на его лице… — с дрожью произнесла экономка. — Такое же выражение было на лице девушки, умершей в той комнате два года назад». И тогда я закричал: «Во имя Господа, женщина! Разнесите эту комнату на куски! Забейте дверь досками, заприте ее! Пусть никто там больше не живет!»

Позднее я узнал, что весь дом сгорел во время большого пожара 1917 года.

Доктор замолчал, посасывая потухшую трубку.

— Ну, а теперь, когда я все рассказал — кто может предложить естественное объяснение? Понятно ли кому-либо это странное происшествие? В известном смысле, в мире не может быть ничего неестественного, и все же… все же… — Он постучал чашечкой трубки о пепельницу, выбивая пепел. — Я двадцать лет исследовал, изучал, погружался в позабытые знания и древние тайны, искал за иносказаниями истину, и иногда я думаю, я верю… что в небесах и на земле есть вещи, какие и не снились… — Он остановился. — Первобытные люди далеких эпох были в сущности животными и обладали крайне развитым чувством обоняния. Возможно, в запахе первобытный человек прозревал иной мир — мир тонких, сокрытых видений и звуков, такой же осязаемый и реальный, как наш… враждебный мир. Быть может, он прозревал «райский сад» — и дьявола в том саду.

Доктор издал странный смешок.

— Может быть, в той комнате возникали определенные запахи или же невидимое присутствие чего-то чуждого и невероятного заставило Мейсона, и в меньшей степени меня, прибегнуть к способностям, которые род человеческий, слава Богу, давно оставил позади.

Но, заметив выражение лиц слушателей, доктор резко прервал свои рассуждения.

— Да, — сказал он. — Понимаю. Это объяснение не сводится к естественным причинам!