А вот как описывает архиепископа Иоанна Рижского парламентский корреспондент Г. Нео-Сильвестр (На буреломе. Воспоминания русского журналиста. – Изд-во «Посев»):
«Высокого роста, плечистый, умные, большие глаза с орлиным взглядом, толстые губы, слегка скрываемые большой окладистой бородой, энергичная, величавая походка. Каждое выступление его в Сейме было своего рода политическим событием и вызывало в палате депутатов много оживления, так как он был блестящим оратором и природным борцом со злом, особенно с марксистами, в которых видел ярых врагов, не только церкви, но и каждого правового государства. Служил владыка весьма торжественно и благолепно. Величавая осанка, архиерейское облачение, мощный голос, произносимые с большим чувством молитвы – все это производило на молящихся неотразимое впечатление. Часто в соборе архиепископ обличал атеистов, сеющих безбожие в стране. Эти проповеди доходили до ушей его врагов, раздражали их. Недоброжелателей владыка имел немало, даже среди духовенства, так как он был довольно суров по отношению к тем, кто не исполнял своего пастырского долга. Зато среди русского населения и в Риге и в провинции архиепископа не только любили, но многие его боготворили.
За несколько недель до закрытия Сейма навсегда (переворот Карла Ульманиса 15 мая 1934 г.) член Сейма Янис Поммерн, он же Архиепископ всей Латвии, произнес громовую речь против вожаков крайне левых партий, ведущих Латвию к гибели, и потрясал папкой, указывая, что в ней находятся документы, изобличающие подлую работу латвийских марксистов и их пособников, даже из правого лагеря. Разразился небывалый скандал. Социал-демократы вскочили с мест, крича: “Вон, вон”; некоторые из них, потрясая кулаками, грозно бросились к оратору. Председатель Сейма водворил порядок. Оратор продолжал, улыбаясь: “Этот шум и свист напомнил мне случай, происшедший со мной на юге России. Однажды ночью за мной, тогда еще молодым священником, заехал крестьянин и повез меня к своей умирающей матери. При въезде в деревню на нас напали с яростным визгом собаки, с очевидным желанием наброситься на меня и разорвать на куски. “Не бойся, батя, – сказал мне возница, – это они приветствуют тебя на своем собачьем языке”. Что говорил оратор дальше, разобрать было невозможно вследствие невероятного шума. Заседание пришлось закрыть».
В 1984 году в издательстве Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле, штат Нью-Йорк, вышло жизнеописание Святителя Иоанна (Келер Л. Никем не сломленный. Жизнь и мученическая кончина архиепископа Рижского Иоанна (Поммера), 1999). Людмила Келер считает самым удивительным то, что архиепископ Иоанн – по духу и по своей любви к России – истинно русский, был латышом по происхождению. Он родился в латышской крестьянской семье. В детстве будущий Владыка помогал родителям в хозяйстве, первым его «послушанием» было пасти стадо. Прадед его одним из первых принял православие, за что подвергался преследованиям со стороны немцев. У владыки были блестящие способности, он получал стипендии на протяжении всего училищного и семинарского курса. Во время летних каникул помогал родителям в крестьянских работах. Киевскую духовную академию он окончил в 1904 году. В Чернигове и Вологде проявил себя как блестящий педагог и администратор, ряд лет работал с обществами народной трезвости и трудовой помощи бедным. В 1911 году его рукоположили во епископы. Епископское служение он проходил в епархиях Минской, Приазовской и Пензенской. В первые годы после революции владыка подвергался преследованиям, на его жизнь покушались, арестовывали. Верующие стояли за него горой. «Служение в Пензенской епархии после октябрьского переворота было одним из самых тяжелых периодов пути будущего мученика», – пишет Людмила Келер.
Иоанн, Архиепископ Рижский и Латвийский, был злодейски замучен 12 октября 1934 года в ночь с четверга на пятницу, на архиерейской даче, на Киш-Озере, около Риги. Владыка был в это время в расцвете сил (ему не было еще и 60 лет); он был самой крупной фигурой в церковной и общественной жизни православной Прибалтики. Через несколько дней торжественно хоронили главу Православной Церкви Латвии. Улицы вокруг собора были запружены народом. Движение было остановлено. Люди в соборе стояли на коленях и плакали. Все были ошеломлены и подавлены. Гроб владыки выносили под звон колоколов. Похоронили его на Покровском кладбище. «Преступление никогда не было раскрыто. О том, кто были истинные вдохновители злодеяния, в Латвии знал каждый ребенок, но официальное обвинение никогда не было предъявлено: следы вели в советское посольство. Пресса не могла писать об этом: слишком зловеща была тень, которую кидал могущественный сосед на маленькую двухмиллионную страну. Непосредственные исполнители остались неизвестными, но всем было ясно, что это были наемники красного Кремля: приказ об убийстве был дан оттуда», – пишет Л. Келер.
При пострижении отца в монашеский чин в августе 1990 года ему оставили прежнее имя, в память рукополагавшего его в священный сан священномученика Иоанна, архиепископа Рижского.
Одно из воспоминаний моего беспечального детства – поездка к дедушке в деревню, в Латгалию. В скромном приходском доме дедушки и бабушки весело и дружно жили три поколения, иногда друг друга поддразнивая. Младшие сестры отца нашли дневник самого младшего брата Анатолия и, смеясь, декламировали из него: «Познакомясь с Татьяной Мальковой, я впервые узнал, что такое любовь». Дядя Анатолий был старше меня и двоюродной сестры Тамары всего на семь лет, а мы обе родились в этом доме. Мы ходили в лес, ездили на сенокос, катались на телеге, смотрели, как прыгает через костры деревенская молодежь в ночь под Ивана Купалу.
Летом 1939 года отец принял участие в паломничестве на Валаам, вернулся, полный впечатлений. В конце жизни нередко вспоминал: «Кто бы мог подумать, что мальчик, с нами в лодке сидевший, станет Патриархом всея Руси…»
Псковская миссия
В 1939 году были подписаны пакты – советско-германский о ненападении и советско-латвийский о взаимопомощи, на основании которого СССР получил право на военные базы в Латвии. Жизнь перевернулась. «Обреченность Латвии становилась очевидной и, охваченное тревогой за свое будущее, население осенью – зимой 1939 года скупает в магазинах продукты», – пишет в прекрасной книге «Под покровом Тихвинской иконы» историк Александр Гаврилин. «Семнадцатого июня 1940 года советские войска перешли границу Латвии и в течение нескольких часов оккупировали латвийскую землю». Летом 1940 года было запрещено преподавать Закон Божий.
Сестра до сих пор остро помнит то время, ей было 4 года: «Куда прятать отца? Чуть только позвонит телефон – мы узнавали, что еще кого-то арестовали. Я жила в большом страхе, думая, что отца придут забирать. А он еще проповедовал, громя безбожную власть. Мама всегда чуть не плакала перед службой и умоляла его говорить только на евангельские темы. У нас в доме был большой шкаф, но если его за шкаф спрятать, все равно найдут».
В 1940 году я пошла в школу. До этого занималась с еще несколькими ребятами у частной учительницы, умела читать, писать, знала арифметику. Самое яркое воспоминание осталось от дамы, временно заменяющей обычную учительницу. Она рассказывала о фильме «Тарзан, приемыш обезьян» и еще об одном фильме, заканчивавшемся волнами, на которых выступало слово ТАБУ. Еще помню, как мне давали декламировать стихотворение о Сталине и его трубке. В классе у меня были две подруги, одна – староверка, другая – еврейка. Я была любимицей класса. Несмотря на это, после того, как у меня во время урока гимнастики выпал из-под воротничка крестик, мальчишки меня побили по дороге домой; было обидно, но не очень больно. Дома я об этом никому не сказала. В те годы сестру отличала тревога об отце и забота о справедливости. Частое ее выражение – «это была человеческая несправедливость». Мне же было свойственно полное отсутствие чувства страха.
