Если всё, что мы могли, – это просто поднять руки и предоставить всё «воле Божьей», то мне нужно было как минимум найти пределы того, что мы можем сделать. В конце концов, аргументировал я, ведь мне удалось научиться тому, как строить свое тело. Почему я не могу проделать то же самое с разумом?

Я начал много размышлять о великих спортсменах; не то чтобы с намерением поностальгировать о разбитых мечтах или заставить своего сына преуспеть в том, в чем сам потерпел неудачу, – нет, ничего настолько бредового. Я помирился с бейсболом. Я не расстроен тем, что провалился в нем. Но я сожалею, что забывал получать удовольствие, и о том, что делал жизнь любимых мною людей тяжелее, чем она могла бы быть. Но я не был подсевшим на бейсбол. Он, как и спорт в целом, стали скорее метафорой всех моих надежд и мечтаний.

Поэтому мне нужно было узнать: что есть такого в великих спортсменах – и всех нас вообще, – что делает их разум крепким? И как можно сделать разум крепче?

Я и понятия не имел, что на этот вопрос может быть так много ответов.

В один из дней в середине декабря 2015-го я покинул свой дом в Гринвилле, Северная Каролина, и отправился на машине на запад, в Роли. Там, в полутора часах езды, находился офис доктора Дэна Картье, психолога.

Я приехал туда для выяснения подробностей того, чем занимались «Сиэтл Сихокс» с SenseLabs и доктором Майклом Джервейсом: оценки ЭЭГ и дальнейших тренировок. А это далеко не простые процедуры.

Картье провожает в фойе женщину с сонными глазами, желает ей всего хорошего, затем приветствует меня широкой улыбкой и ведет меня за собой в свой кабинет. Доктор – стройный мужчина среднего роста, он лыс, а на лице у него аккуратно подстриженная седая борода. Голос у него глубокий, спокойный и уверенный, и его легко рассмешить.

Я сажусь в кожаное кресло, он во вращающееся кресло за компьютерным столом, и спустя несколько минут непринужденной беседы Картье уже закрепляет у меня на голове синюю шапочку-шлем. К ней прикреплен пучок длинных проводов; они подсоединены к компьютеру под столом, стоящим рядом со мной.

– Эта шапочная технология, – объясняет он, – разрабатывалась в первую очередь для NASA, на заре эпохи освоения космоса, когда людей только начали туда запускать. Ученые, которые участвовали в их подготовке, хотели отслеживать изменения, происходившие в мозге астронавтов.

Теперь она используется точно так же, но вместо того, чтобы помогать людям выходить в открытый космос, она помогает им раскрывать и познавать свой разум – еще одну бесконечную, загадочную Вселенную.

Когда шапочка оказывается на голове, готовая к работе, Картье достает большую иглу.

– Я знаю, что вы спортсмен, – предупреждает он, – и что вас учили превозмогать боль и всё такое, но я сейчас серьезно. Если на какой-то стадии процесса вы почувствуете слишком сильную боль, пожа-а-а-лста, дайте мне знать. Теперь начнем с левой половины вашего лба.

Он протыкает иголкой сенсор и вставляет ее в мою кожу, а затем крутит. Это нужно для того, объясняет он, чтобы «стереть» кожу – весьма мягкий способ сообщить вам, что ему нужно порезать кожу вашего скальпа, чтобы гель в сенсорах вошел с ним в контакт. По ощущениям напоминает укус насекомого.

– Знаете, я начинаю понимать, почему эта процедура не обрела широкую популярность, – пошутил я.

Он делает мне девятнадцать таких надрезов, по одному на каждый сенсор.

Проверив соединения сенсоров, Картье поворачивается к компьютеру и задает мне еще несколько вопросов.

– Вы принимаете лекарства?

– Да. Сто миллиграммов Luvox, двадцать миллиграммов Buspar, дважды в день, но следуя вашим инструкциям, я не принимал ни один из препаратов на протяжении последних двадцати четырех часов, чтобы не помешать успешному тестированию.

– Случалось ли вам в жизни получать какие-то особенно сильные и неприятные удары по голове?

– Ничего серьезного, – ответил я.

Но два эпизода из моей истории вызывают у него беспокойство. Во-первых, инцидент во время катания на сноуборде, случившийся несколько месяцев назад, и эпизод многолетней давности, когда я, пытаясь поймать улетавший мяч, падавший свечой, прыгнул за ним и на полной скорости влетел лбом в поручни, которыми было ограждено поле по периметру стадиона.

– Что ж, – говорит он, – внутренность черепа технически не самое лучшее место для мозга. Особенно для фронтальной его части. Там находятся выступы, ударяясь о которые при травме мозг как бы отскакивает, и таким образом получает гематомы… В буквальном смысле каждый получал повреждения мозга той или иной степени серьезности: когда падал и спотыкался, поскальзывался на льду, сталкивался с кем-нибудь во время занятий спортом, попадал в автоаварии и так далее. На самом деле чудо то, что мы выживаем. Но эта штука даст нам объективный взгляд на то, что делает и чего не делает ваш мозг.

Картье повторно проверяет все сенсоры, открывает компьютерную программу, и мы начинаем.

Примерно тридцать минут, работая в пятиминутных интервалах, он записывает активность моего мозга, пока я выполняю различные задания: сижу с открытыми глазами, затем с закрытыми, потом медитирую, потом читаю отрывок витиеватого текста, написанного на староанглийском, и решаю математические примеры. Смысл всего этого в том, чтобы увидеть, как мой мозг справляется с простыми ситуациями, некоторые из которых требуют от него активности, а некоторые нет, и по его реакциям оценить, как он функционирует в целом. Понять, не слишком ли он, например, нагружен, когда делает что-то настолько простое, и не слишком ли напрягается потом, пребывая в настоящем стрессе.

Когда мы заканчиваем процедуру, Картье снимает с моей головы шапочку, очищает сенсорный гель с участков моей головы и улыбается:

– Ну, теперь вы можете официально заявлять людям, что вашу голову исследовали.

Полное название этого технического термина звучит так: количественная электроэнцефалография, однако для краткости ЭЭГ вполне подходит. В нашем мозге содержится порядка 90 миллиардов нейронов – мозговых клеток, посылающих друг другу сигналы, которые сначала проявляются электрическими импульсами. ЭЭГ видит и фиксирует эту электрическую активность. Знаете, в больницах стоят такие сердечные мониторы, показывающие волны ваших сердечных сокращений? ЭЭГ – примерно то же самое, только показывает мозговые волны. В целом эти мозговые волны разделяются на категории в зависимости от силы импульса, измеряемого в герцах (или циклах в секунду), так:

Определение того, какие мозговые волны доминируют и в каких частях мозга, может служить хорошим индикатором, выявляющим то, что работает правильно, а что могло бы работать и лучше. Говоря в общем и целом, большинство волн этих диапазонов присутствует в мозге в любой период его существования, и они кажутся ключом ко всему, начиная от выступлений на пике возможностей и заканчивая излечением от психических заболеваний.