Алкиона стояла у одного из дверных проёмов на третьем этаже сцены – из него актёры могли появляться на арене сверху, спускаясь на лебёдке будто небожители, но сейчас он не использовался, наполовину закрытый декорацией. Оттуда она, скрытая в тени, могла наблюдать за представлением, а ей хотелось посмотреть, так как её бой был ещё не скоро, а ждать в полумраке внутренних помещений душа не лежала.
Тело её было уже отмассировано и смазано маслом, как обычно делали перед схваткой, дабы размять мышцы и заставить кровь бежать быстрее. Короткий белый хитон без рукавов не скрывал сильных рук и татуировки, что вилась от бедра вниз до колена. Тёмные волосы, ещё не стянутые в тугие косы, она перебросила через плечо, чтобы их не трепало налетавшими порывами ветра. Вглядываясь в происходящее на арене, она привычным движением провела рукой по шраму над ключицей, ещё один протянулся по левому предплечью, другие же скрывались под тканью – уже почти забытые следы пропущенных ударов.
Внизу, тем временем, действо шло своим чередом. Рабы, что разрыхляли песок, покинули арену, была объявлена следующая пара, а медные горны пропели свой яростный мотив. Она знала, что Фламма, боец из её лудуса, должен был встретиться с милетцем – одним из тех, что прибыли на игры к соседям немалой делегацией. Её бой также предстоял против милетянки. Гость выбежал первым, небрежно обведя зрительский полукруг своим шлемом, поднятым в руке. Его бритая голова поблёскивала на солнце, а чёрная бородка придавала лицу хищное выражение. Местная публика, конечно, встречала его неодобрительно, но были на трибунах и прибывшие из Милета, чьи радостные голоса пробивались сквозь гул.
Фламма появился спустя несколько мгновений, и сразу же театр взорвался задорным рёвом, словно ветер поменял направление в горах. Гладиатор шёл спокойно, его чёрное тело казалось высеченным скорее из камня, чем из плоти, всего его пронизывала удивительная грация, лицо не выражало ничего, кроме собранности. Нубиец был выше своего противника, но не так широк в плечах. Он положил снаряжение на песок и поднял руки, медленно поворачиваясь вдоль огромного полукруга. Это была его публика, и он почтил её должным образом.
«Его слава, пожалуй, превосходит мою, – подумала Алкиона, – но Сатир всё же поставил мой бой позже его. Сделал это, конечно, не просто так. Хочет, чтобы зрители получше узнали меня… верит, что я могу прославить Красный лудус. Что ж, постараюсь провести свой первый бой в новой семье должным образом».
Ей уже приходилось выходить на этот песок, но прежде она сражалась в лудусе Сильвана, что не был так знаменит, как Красный, принадлежавший Сатиру. По правде сказать, лишь два лудуса нынче спорили за первое место в Эфесе и всей провинции – Красный и школа Бассиана, старые соперники. Она присоединилась к гладиаторам Сатира совсем недавно и впервые должна была представлять его на арене.
Алкиона прикрыла на мгновение глаза, вдруг вспомнив, как приносила клятву на центральном дворе Красного лудуса, опустившись на одно колено в плотно сбитый песок. Тогда вечер уже окутал мир, и над головами собравшихся чернело звёздное небо, а лампы создавали вокруг себя пятна рыжего света. Сатир, хозяин лудуса, стоял перед ней в белой торжественной тоге, другие гладиаторы выстроились вдоль стен, их фигуры были недвижимы, словно изваяния богов.
Он спросил: «Ты будешь убивать за меня? Будешь мечом в моих руках»? Уже тогда она понимала, что этот вопрос касается не только арены, однако, не сомневаясь, ответила: «Да». Он спросил: «Будешь терпеть огонь, побои и кандалы? Будешь выполнять мои приказы, не раздумывая»? Она ответила: «Да». Он спросил: «Готова ли принять смерть на арене»? Она лишь усмехнулась и ответила: «Да».
Она никогда не жалела о своём выборе. Не привыкла жалеть, или же не о чем было жалеть. Поначалу это было лишь спасение от худшей участи, но потом она полюбила Игру, особенно же сильно, когда узнала её во всей полноте. Человека, что когда-то открыл ей суть Игры, звали Деметрием, и на арене он был известен как Волк. Когда он увидел её в первый раз, далеко отсюда, за морем и тенями гор, то сказал:
– Ты истинный зверь. Лучше бы тебе найти выход своей ярости на арене, иначе кончишь на виселице или в клетке. Люди, знаешь ли, не любят, когда дикие звери живут с ними рядом.
– Уже поняла, – она посмотрела на него исподлобья.
– Что ты натворила? Хотя, не говори. Я не хочу этого знать… Ещё одна история о том, кто идёт на арену, чтобы сбежать от содеянного. Я хочу знать другое. Будешь ли ты танцевать?
– Танцевать? – удивилась она.
– Да, – улыбнулся он. – И от твоего танца у них мурашки побегут по спинам…
Её называли Волчонком – удачное прозвище для семнадцатилетней девчонки с Севера, что впервые ступила на песок. Темноволосая, со злыми глазами, с яростью, что удивляла и взрослых, с готовностью идти до конца. Она была его Волчонком, и он научил её танцу смерти, ибо бой – это ещё одна форма танца, самая подлинная. Теперь, в двадцать один, она уже переросла своё прозвище.
Крик на трибунах отвлёк её от воспоминания – противники уже стояли друг против друга, и судья в белом хитоне ударил между ними палкой по земле, дав сигнал к началу. Оба они представали в образе провокаторов, вооружённые большими щитами и гладиусами, на груди у каждого была закреплена чешуйчатая пластина, на левой ноге – поножа до колена, правую руку защищала маника, сплетённая из кольчужных колец. Шлем милетца был украшен маленькими рожками, у Фламмы над висками крепились вертикальные красные хвосты. Они ударили оружием по щитам, и началось то, что римляне называли «долгом», Алкиона же и другие, кто выходил на арену, – просто Игрой.
– Разделай его! Не тяни! – призывали местные, вскакивая со своих сидений. Под закрытыми шлемами лиц бойцов было не разглядеть, но различать их оказалось совсем не сложно, ибо щит эфесца был окрашен красным, и на манике его были повязаны две красные ленты, милетец же использовал белые цвета. Имя Фламмы происходило от пламени, и теперь можно было увидеть почему – он двигался как стремительный огонь, и сложно было поверить, что такая пластичность свойственна человеку.
Гость привычно обернулся к противнику левым боком, подсел на ногах и закрылся щитом от подбородка до поножа на колене, создав словно единую стену, его меч замер в выжидательной позиции. Фламма действовал не так, он лишь мельком закрывался, стремительно закручивая соперника вправо, его ноги двигались быстро и плавно как у зверя. Он то делал стремительный шаг навстречу, то отскакивал, уклоняясь всем корпусом. Их щиты столкнулись, милетец сделал выпад мечом, но эфесец легко ускользнул и молниеносным ответом уколол того выше локтя, пустив первую кровь.
Алкиону это не удивило, ибо она, в отличие от большинства обывателей на трибунах, понимала, что боец Красного лудуса превосходит своего противника в мастерстве, о чём говорили и ставки на бой у местных дельцов. Гость ушёл в глухую оборону, но Фламма упёрся в него щитом и быстрыми толчками вывел из равновесия. Эфесец гнал его к ограждению, тот поначалу закрывался, но потом слишком растянулся на ногах и вынужден был бросить всё на кон в рискованной атаке. Гладиус милетца выбил тяжёлый стон из щита противника, скользнул вверх и этим же движением врезался в шлем Фламмы. Металл запел, столкнувшись с металлом, но этот касательный удар не произвёл на эфесца никакого впечатления, сам он не стал бить, предпочтя мощным толчком снести соперника с ног. Гость перевернулся и очень быстро начал вставать, однако этого мгновения Фламме хватило, чтобы поразить его мечом в правый бок, и клинок легко проник между рёбер.
– Так ему! – закричали в толпе. Милетец почувствовал тяжёлую рану и припал на колено, прижав рукой кровоточащую пробоину. Эфесский боец зашёл ему за спину, чтобы поразить в незащищённое место, но тут судья ударил палкой по земле между ними – гость не сопротивлялся, и нужно было передать решение в руки эдила. Фламма опустил оружие и отступил чуть в сторону, он сразу снял шлем, стянув с головы и красный подшлемник. Лицо его было спокойно.
