В общем, конечно, в глубине души я хотел узнать, что на самом деле было, почему меня бросили. Но не стал никого об этом спрашивать. Потому что, ну на фига? Зачем мне чья-то тупая жалость? Я много таких историй видел, когда жалели других детей-сирот, и боялся, а вдруг и со мной то же самое произойдет? Все-таки жалость и я – это две несовместимые вещи. Жизнь научила меня смеяться, когда трудно, а не плакать. Меня ругали, я смеялся. Обижали, я смеялся. И когда били, смеялся тоже. Я не хотел, чтобы меня жалели. А еще если бы я свою мать увидел, я бы, наверное, просто в себя ушел, и все. У меня встал бы вопрос: «На фига ты меня вообще бросала?» И я бы влез в это говно, остался бы там сидеть, разбираясь со всем этим. Оно мне надо? Пока жил в баторе, я не хотел погружаться в то, что было до меня, не хотел знать, почему все так произошло. Меня устраивало то, что есть. Больше мне ничего не надо. В детдоме я жил настоящим. Не прошлым и не будущим. И уже тогда, в тринадцать лет, решил для себя – если не знаю заранее ответа на вопросы, не должен их задавать. И не задавал.

Хотелось, конечно, увидеть хотя бы их фотографии. Как выглядел отец? Какой была моя мать? Но тогда мне захотелось бы узнать больше, могло появиться желание еще и встретиться. А зачем это все? Я уже знал, как отреагирую, и боялся сам себя. Боялся провалиться в бездну, возможно даже надолго. Я бы думал и думал, что там было и как. И вот мы бы с ней сидели, я бы смотрел в ее бессовестные глазки и задавал тупые вопросы:

– Почему ты меня бросила?

– Понимаешь, сынок, так получилось.

– У других так не получилось! Почему именно меня?!

– Папа умер. Я осталась одна.

– Не одна, у тебя были старшие сыновья!

– Они тогда были детьми, мне надо было всех вас кормить, растить. А папа…

– Я знаю! Он умер! Но почему ты оказалась такой слабой?!

И так бы мы с ней говорили до бесконечности. Ни о чем. Я всю жизнь был один, мне так было легче. А тут надо было бы надеть на себя громадный рюкзак из прошлого и под его тяжестью загнуться. Нет. Без рюкзака все-таки легче ходить.

Кстати, я никогда даже не видел ту самую бумагу, с которой все началось – отказ матери от меня. Я думаю, там было написано: «Отказываюсь, потому что не могу содержать». Или еще что-то такое. Иначе как так вышло, что она смогла просто взять и выкинуть меня? Либо она все-таки была алкоголичкой, наркоманкой и так далее – то, что приписывают всем родителям детдомовских детей. Воспитатели всегда нам так говорили. Когда ругали нас, получалось примерно одинаково.

– Аааа, значит, мы вам надоели? – Софья Николаевна, моя нелюбимая воспитательница в младшем школьном корпусе, начинала распаляться на ровном месте, стоило мне пробубнить: «Не имеете права, надоели уже!»

– А че такова?

– Говори так своей мамке, которая тебя бросила! Сейчас скитается по дворам, курит, пьет, колется. Наркоманка!

– Да откуда вы знаете? – не скажу, что я как-то бурно реагировал. Если уж сам не знаю свою мать, откуда воспитатель может что-то о ней знать?

– Все они такие! Алкоголички и наркоманки. Иди, иди к своей мамке! Она тебе не надоест. Но если ты тут, значит, ты сам ей надоел!

И я, такой, про себя: «Пфффф. Поорала? Успокоилась? Молодца!»

Я никогда не злился и ответить ничего такого обидного не хотел. С самого детства был добренький. Даже про свою мать никогда не думал, что она пила или кололась. Думал только о том, что она не могла меня содержать.

А вот Некит, мой друг, он да, в порыве гнева всегда Софье Николаевне отвечал. Матом, конечно.

– Ты, сука, не знаешь моих родителей, – орал он, – и какую-то тут пургу несешь!

Ну а Софья Николаевна давай сразу за телефон хвататься. Некит орал на нее и лез под стол – от греха подальше. А она начинала звонить, типа в психушку. Все знают, что тех, кто плохо себя ведет, отправляют в психушку. Но на самом деле она просто своему сыну звонила. Мы только потом это поняли. Но в основном все было проще – она шла к старшакам. И присылала их к нам в воспитательных целях. Чтобы они поговорили, провели профилактические беседы. Старшаки честно пытались словами, но уставали от такой моральной нагрузки слишком быстро. И переходили к физической. Тупо били. Или швыряли как кеглю от одного к другому. Забава такая. Мы мелкие были, в пятом классе. А они уже огромные – в девятом, десятом, одиннадцатом.

Кстати, не только с воспитателями, но и с друзьями мы не обсуждали эти темы про родителей. Не было такого: «А ты хотел бы, чтобы…» Нет. Мы жили здесь и сейчас. Прошлое вообще не трогали. Будущее, впрочем, тоже. Наверное, что-то обсуждали, какой-то там дебилизм из разряда: «А кем ты хочешь стать?» И все. Как и что там будет, мы просто не знали. Сидели, грубо говоря, в своей клетке. И не отсвечивали.

А если идти по порядку, от самого рождения, то маленьким я себя не помню. Как в кроватке сидел, первые слова говорил, первые шаги делал, еще что-то – вот этого в памяти совсем не осталось. И фотографий нет, так что никогда уже не узнаю.

А самый первый момент помню такой – я захожу в групповую. Мне три годика и меня перевели из Дома малютки в дошкольное отделение детского дома. В группу меня привела замдиректора Надежда Валентиновна, и вот она говорит воспитателю: «Познакомьтесь, это Гриша!» Так что в дошкольном отделении я все четыре года был Гришей, а потом еще и до середины первого класса Григорием ходил. Кто-то что-то напутал в записях. Только потом посмотрели в бумагах – «О! Это же Георгий, а не Григорий». И мне говорят: «Так, стоп, ты никакой не Гриша, ты не Григорий, а Георгий. Значит, Гоша. Запомнил?» Да вообще без проблем. И я снова стал Гошей.

В группе, куда меня привели, сидели воспитатели. Вроде там была Лариса Павловна и Наталия Анатольевна. А детей пока еще не было никаких. Я оказался самым первым. И вот помню, меня покормили, положили спать, а после тихого часа я просыпаюсь, открываю глазки – оп, еще один лежит. Это был Тимик, он потом стал моим лучшим другом. Мы, когда выросли, даже ходили с ним в дошколку к Ларисе Павловне и спрашивали: «А кто из нас первым в группу пришел?» И она говорит: «Вы с Тимуром в один день пришли. Я вышла на работу, и мне сказали, что поступили два ребенка. Открываю дверь и вижу: две черненькие головки рядом в кроватках лежат».

Там кровати очень близко стояли. Между ними еле протиснешься. С одной стороны было пять кроваток и с другой – раз, два, три… Да, точно, с другой было семь. Значит, всего двенадцать. Комната у нас была большая, посередине диван такой кожаный. И стены вроде мятного цвета – нежно-зеленые. Пахло там почему-то обойным клеем. Ну, это сейчас я так думаю, что клеем, а тогда просто не знал чем. Этот запах был и в дошколке, и потом в младшем корпусе, и в старшем тоже. Если я где-то долго находился, не в баторе – в больнице или в лагере – а потом возвращался, то отдавало всегда этим обойным клеем. На стене у нас картина висела, правда, что на ней было нарисовано, я не помню. И еще стояли ультрафиолетовые лампы. Чтобы, когда мы уходим из группы, антибактериальную обработку делать.

Кроватка у меня была – боже, я сейчас от умиления заплачу – такая маленькая, беленькая. Не для малышей, с решетками, а как в детском саду. И постельное белье зеленое с медвежатами. Мишки были коричневые и почти стертые, потому что белье мне досталось уже изношенное. Но оно все равно очень мне нравилось, больше, чем синее с вертолетиками – когда это меняли, стелили его.

Я вообще ни капли не испугался, когда меня привели. Храбрый такой. Но на самом деле, думаю, мне просто было все равно – ну, взяли из одного места, перевезли в другое. Сюда. Туда. Нормально, я привык. Скучать по кому-то или плакать – такого не было. Я понимаю, что в Доме ребенка за мной кто-то ухаживал, приносил мне попить, поесть, штаны менял, еще что-то делал, но я никого там не запомнил. Наверное, не было ни с кем привязанности. Может быть, они холодно ко мне относились, поэтому ни к няням, ни к воспитателям не прикипел, но я точно ни по кому не тосковал. Получается, спокойно ушел и спокойно пришел. Нормальный такой «Здрасьте!». А вот когда из дошколки меня переводили в младший школьный корпус первого сентября, я уже рыдал. Потому что в дошколке у меня появились две воспитательницы, которых я полюбил, – Наталья Анатольевна и Нина Александровна. И еще много друзей.