Николай Павлович уже бывал в Константинополе, поэтому не стал тратить время на разглядывание окрестностей, а сразу же попросил Николая Дмитриевича Макеева, первого драгомана посольства, набросать психологический портрет Абдул-Азиза.

– Хотя бы в основных чертах.

Макеев прожил на берегах Босфора двадцать пять лет, знал всех, и его все любили.

– Хорошо, – ответил он, – сейчас я расскажу вам про Азиса.

– Азиса или все-таки Азиза? – сразу же спросил Николай Павлович. – Мне это важно знать, чтоб не обидеть падишаха.

– По-арабски Азиз, по-турецки Азис. Особого значенья не имеет.

– А как ему самому больше нравится?

– Мне показалось, – переводчик слегка призадумался, – султану нравится не резкое, а мягкое произношение: Азис.

– И каков он? По воспитанию, по склонностям, по своим взглядам?

– Главным в его воспитании были джигитовка и гимнастика, – заговорил драгоман. – Насколько мне известно, его по сей день окружают горские джигиты и пехлеваны – силачи. В отрочестве он любил возиться с дикими зверями в дворцовом зверинце, обожал птиц, которых у него было великое множество, со всех концов света. Предметом его забот являлся бой петухов, гусей и других птиц. Часто для потехи он отсекал дамасской саблей ноги у дерущихся кочетов и хохотал до колик в животе, глядя на их кувыркание.

– Задатки настоящего тирана, – Игнатьев повёл головой. – Свирепый тип.

– Он любой фортель может выкинуть, – предупредил Макеев и сказал, что будучи принцем Абдул-Азис всегда любил ставить всё с ног на голову и в роли падишаха остаётся таким же, своевольным до безумия. – Это у него наследственное, от отца. Тот в ярости был просто страшен. Ударом кулака сбивал с ног виноватого, вспрыгивал на него, топтал до посинения. Ещё и шпорами терзал, пытаясь ослепить. Абдул-Азис в него, он деспот по натуре.

К концу беседы Игнатьев уяснил для себя основной принцип правления османов: «Я так хочу и так должно быть».

Военный атташе посольства полковник Генерального штаба Виктор Антонович Франкини на правах старого товарища обратился к Николаю Павловичу с сочувственным вопросом: как же так вышло, что он покинул Петербург и согласился стать послом в Стамбуле?

– С Горчаковым поцапался, – усмешливо сказал Игнатьев как человек, честно выполнивший долг перед самим собой и не собирающийся бросать однажды избранного дела. – Нет сил смотреть, как светлейший тщеславится и держит себя так, точно нашёл скрытый рычаг, с помощью которого перевернёт Землю, в то время как сам в азиатских делах ни бум-бум. А помимо того, прямо скажу, непрестанные столичные интриги и личные усложнения, так или иначе связанные с ними, мне опротивели вот как! – Он провёл пальцем по горлу, как проводят лезвием ножа, и сказал, что они ещё вернутся к этой теме.

– А пока прошу ко мне.

Игнатьев и Франкини прошли в небольшую гостиную, в которой за общим, великолепно сервированным столом, уже сидели многие чины посольства. Николай Павлович всегда был радушным хозяином и щедрым хлебосолом, искренно считая, что нельзя всё время быть в мундире, застёгнутом на все пуговицы. Человек лишь тогда и хорош, когда умеет радоваться людям и в меру сил творить добро.

Во время обеда Евгений Петрович Новиков предупредил его о том, что английский посол сэр Генри Бульвер-Литтон на днях должен прибыть в Стамбул, возвращаясь из отпуска, а вот французский посланник маркиз де Мустье, умный, способный, но и склочный донельзя, уже прервал свой отдых и вернулся к служебным делам.

– Человек он лживый, страстный, с непомерным воображением и самолюбием, – перечисляя свойства характера французского коллеги, Евгений Петрович для большей убедительности загибал пальцы на левой руке. – Общаться с ним неимоверно трудно.

– Спасибо за подсказку, – поблагодарил его Игнатьев. – Теперь я буду знать, что он человек жёлчный и недоброжелательный.

– Сплётник и завистник, каких мало. Прирождённый интриган, – добавил Новиков.

– Насколько мне известно, – сказал Николай Павлович, переходя от личностных оценок маркиза де Мустье к дипломатическим проблемам, – Франция заигрывает с нами, но вовсе не для того, чтобы быть в союзе с нами. Ей крайне важно возбудить ревность Англии и Австрии и понудить их, в особенности первую, был податливее на свои предложения. Заручившись поддержкой Британии и пощипав, может быть, Австрию, Франция, конечно же, поднимет польский вопрос и затеет с нами драку.

– Упаси Бог! – воскликнул второй драгоман Михаил Константинович Ону, женившийся недавно на племяннице старшего советника МИДа барона Жомини и сблизившийся таким образом с теснейшим горчаковским окружением. – Этого нам только не хватало!

– В самом деле! – переводя его реплику в шутку, рассмеялся Игнатьев. – Мало того, что нам предстоит реконструкция летней резиденции, так мы ещё должны вести ремонт основного здания. – Он покачал головой и с явным огорчением заметил: – Крыша течёт, чердак вот-вот обрушится, своды треснули. Когда идёшь по коридору, пол ходуном ходит.

– Это только наверху, на третьем этаже, – поспешил оправдаться Евгений Петрович. – А трещины в стене легко замазать.

– Вот именно, замазать, – с неудовольствием откликнулся Николай Павлович. – Большая зала остаётся неотделанной, куда ни глянешь – горы мусора. А мы намерены в день Тезоименитства Государя Императора дать первый русский бал!

Новиков пристыженно молчал. Лицо его мгновенно изменилось, налилось краской, словно его охватило чувство крайней досады за то, что он ждал похвалы, а дождался нагоняя. Глядя на него и вспоминая присланные им отчёты о проводимом во дворце ремонте, Игнатьев неодобрительно хмыкнул. – А сколько толков в Петербурге о чудесном помещении Посольства! Сколько «ахов»! – Он помолчал и, не желая уязвлять более самолюбие своего нерасторопного предшественника, обратился к Эммануилу Яковлевичу Аргиропуло, первому драгоману посольства. – Вы что-то хотели спросить?

– Да, ваше высокопревосходительство, – подтвердил тот. – Здесь поговаривают, что кавказский наместник хочет выселить в Турцию черкесов, убыхов, абадзехов, гоев, и всех незамирившихся горцев. Вам об этом что-нибудь известно?

Николай Павлович взял со стола салфетку и, промокнув усы, отложил её в сторону.

– Впервые слышу. Но, если это так, – произнёс он, глубоко задумавшись, – в этом кроется какая-то загадка. Разве для того этого делается, чтобы доказать, что мы не способны к управлению, к владычеству над азиатскими народами, что у нас один кулак справляется с горцами? – Он слегка наклонил голову, всем своим видом показывая, что, будь его воля, он сделал бы всё необходимое, дабы охладить административный пыл великого князя Михаила Николаевича, нимало не сомневаясь в действенности своих доводов и его благоразумии. – Переселение горцев с черноморского берега было обоснованно в течение вооружённых с ними столкновений, ради скорейшего прекращения борьбы, но продолжение этого выселения – позор для русского правительства.

– Вот, вот! – воскликнул Эммануил Яковлевич, которому ответ Игнатьева показался изумительным по смелости и, честно говоря, обворожительным. – Именно так и можно понимать сию угрозливую акцию. Зачем отдавать туркам сотни тысяч живого, крепкого народонаселения?

– Мы и так уже отдали им целую армию в течение последних четырёх лет! – возмущённо заметил полковник Франкини и, не ведая, как лучше справиться со своим гневом, резко воткнул вилку в кусок мяса, лежащий на его тарелке. – Почти шестьсот тысяч горцев! Неужели у нас такой переизбыток населения?

– Я полностью с вами согласен, – откликнулся Николай Павлович, обращаясь к своему атташе и переводчику. – Подобное переселение – явление ненормальное в жизни народов. Его нельзя сравнить с ирландским. В случае войны с Англией в Средней Азии, даже с Турцией и Персией, стоило двинуть нам множественные толпы кавказцев, и вся Азия была бы наша.

– Несомненно! – встал на его сторону Франкини, и глаза полковника воинственно сверкнули. – А наш иерусалимский консул пламенно стоит за выселение.