Такая политика была продиктована насущной необходимостью удержать позиции. Власти были полны решимости добиться стабилизации финансовой системы и предотвратить коллапс. Но им не хватало времени, чтобы задуматься над долгосрочными последствиями того, что они делали. Они действовали, не собираясь коренным образом менять саму систему. Им хотелось как можно скорее вернуть ее в состояние, в котором она находилась до финансового краха. Они не собирались делать из этой спасательной операции прелюдию нового политического курса, и еще в меньшей степени в их намерения входил отказ от исходных положений, длительное время определявших политику, или пересмотр неолиберального порядка. Комплекс спасательных мер рассматривался в первую очередь как средство тушения пожара, к которому прибегли в чрезвычайной ситуации и которое станет ненужным сразу после того, как удастся преодолеть опасный момент.
После финансового кризиса все ведущие западные страны столкнулись в 2009 г. с самым жестким со времен Второй мировой войны экономическим спадом. В некоторых из них выпуск упал на 9 %. Значительно ослабла уверенность, а рынок был подвержен серьезным колебаниям при небольшом объеме торговых операций. Правительства пытались преодолеть последствия кризиса, поэтому преобладала политика жесткой экономии и сокращения расходов. Для возврата к докризисному уровню производства многим западным экономикам потребовалось пять лет, а страны, пострадавшие от кризиса сильнее всего, например Греция, так и не сумели этого сделать. Такая ситуация в западных странах не вписывалась в рамки опыта последних 60 лет, когда даже рецессии 1970-х годов продолжались сравнительно недолго. Обычно вслед за стремительным падением объемов производства и численности занятых следовал непродолжительный период адаптации, после которого начиналось восстановление экономики с достаточно быстрым возвратом тенденции к росту. Официальным признаком рецессии считалось падение производства в течение двух кварталов подряд. Подобные рецессии воспринимались как неприятность и с легкостью преодолевались. В недавнем прошлом большинство рецессий были именно такими – неглубокими и непродолжительными, а траектория восстановления имела V-образную форму.
На этот раз все оказалось иначе. Многие чрезвычайные меры экономической политики, направленные на выход из финансового кризиса, продолжали действовать и пять лет спустя. Процентные ставки оставались на исторически низком уровне, многие банки все еще нуждались в помощи, а некоторые центральные банки прибегали к количественному смягчению уже в третий или четвертый раз. Нарастали опасения относительно длительной стагнации – новой формы стагфляции, при которой дефляция становится еще более опасной, чем инфляция.
Мы все еще не оправились от последствий финансового краха 2008 г. и предшествовавшего ему кредитного кризиса. Новые проблемы и заботы, требующие внимания, могли стереть в нашей политической памяти события той осени, но их воздействие имеет длительный характер, а последствия все еще продолжают сказываться. Для западных экономик непосредственно сам кризис 2008 г. завершился, и в 2013 г. в ряде стран наконец появились многие признаки более устойчивого восстановления. Тем не менее особой уверенности в прочности основ этого восстановления нет. До сих пор не видно конца более глубокому кризису неолиберального порядка, ярким знамением которого стал крах 2008 г. Мы являемся свидетелями лишь ранней стадии этого кризиса.
Мы живем в неолиберальном мире, возникшем после последних великих экономических и политических потрясений 1970-х годов. Тогда был положен конец эпохе фиксированных обменных курсов, контроля над движением капитала, государства всеобщего благосостояния, сильных профсоюзов, полной занятости и крупного независимого государственного сектора, сложившегося во многих странах после 1945 г. Этот неолиберальный порядок был установлен с введением нового международного монетарного режима для контроля над инфляцией, основу которого составили плавающий обменный курс, отмена контроля над движением капитала, отказ от всеобщей занятости как политической цели, введение новых правил ограничения инфляции и государственных расходов, а также гибкие рынки труда. Все это сопровождалось разговорами о снижении роли государства и освобождении рынка. Но неолиберальный порядок всегда представлял собой парадокс. О прямом откате или отступлении государства речи не шло. Зато произошло более глубокое, чем когда-либо прежде, взаимное проникновение государства и экономики. Приватизация, маркетизация, дерегулирование, низкий подоходный налог и налог на прибыль организаций – это были фирменные знаки неолиберальной политики, которую проводило государство, всё более активно вмешивавшееся во все сферы жизни. При этом оно оказывало избирательную поддержку частному сектору – от предоставления субстандартной ипотеки до оборонных расходов и инвестиций в человеческий капитал – и создавало множество компаний, находившихся в зависимости от государственных контрактов и субсидий. «Умные государства» эпохи неолиберализма возникли в ответ на ускоряющуюся глобализацию, особенно после падения коммунистического строя в Восточной Европе и появления новых растущих экономик на Востоке. Эти государства и положили начало новому экономическому буму в англо-американских странах, который затем распространился на экономику всего Запада.
В этом неолиберальном порядке единообразия было не больше, чем в предшествовавшем ему международном рыночном порядке, установленном решениями конференции в Бреттон-Вудсе. Каждая страна приспосабливалась к новому международному порядку по-своему, при этом сохранялись заметные различия в действующих институтах и политике. В полной мере силу неолиберальной революции прочувствовали жители англоязычных стран, особенно двух главных из них – Соединенных Штатов и Соединенного Королевства. В этих странах значительно расширился спектр финансовых услуг и возросла потребительская задолженность; произошла также коренная реорганизация государственного сектора и государственных услуг, где были широко внедрены рыночные отношения; наблюдались ощутимое усиление зависимости от системы социального обеспечения, рост безработицы и резкое увеличение неравенства.
Рассказ-предостережение о нашем новом неолиберальном времени содержится в книге Фердинанда Маунта «Новые немногие». В ней говорится о владельце американской ипотечной компании под названием Household, которая в 2003 г. была приобретена одним из пяти крупнейших британских банков – банком HSBC. Вознаграждение, полученное руководителем компании за три года, составило 35 миллионов фунтов стерлингов; в дополнение к этому были предусмотрены различные льготы, включая личный реактивный самолет и пожизненные бесплатные услуги стоматолога для самого руководителя и его супруги. На ежегодном собрании акционеров генеральному директору HSBC сэру Джону Бонду был задан вопрос, чем он объясняет столь значительное отличие получаемого им вознаграждения от почасовой оплаты труда уборщика Абдула, составлявшей 5 фунтов стерлингов. Сэр Джон, зарабатывавший в 400 раз больше, чем Абдул, объяснил, что и в том и в другом случае банк платит за работу ровно столько, сколько принято платить за нее. Во время финансового краха Household разорилась, а HSBC понес убытки в размере 50 миллиардов долларов [Mount, 2013].
Уровень неравенства, снизившийся на какое-то время в 1950– 1960-х годах, вернулся к показателям 80-летней давности, а если действующая тенденция продолжится, то он вернется и к показателям полуторавековой давности. Неолиберальный порядок привел не только к значительному увеличению социального неравенства в различных странах, но и к не менее значительному росту нестабильности мировой экономики, сопровождавшемуся огромными неконтролируемыми потоками капитала, серьезным нарушением баланса сил во всем мире, а также ростом частных и государственных долгов [Hutton, 2011].
В 2008 г. казалось, что неолиберальный порядок смертельно ранен и готов – вслед за банками, одним из главных своих оплотов, – рухнуть: настолько сильным было общественное негодование. Но этот порядок выжил и спустя пять лет выглядел вполне невредимым и готовящимся к очередному повороту судьбы, как будто ничего и не произошло. Банкиры все так же получают бонусы, неравенство все так же очевидно. Непоколебимым остается верховенство все тех же созвездий бизнеса и политической власти, бесконечно повторяются те же идеологические мантры. Почему неолиберальный порядок оказался столь жизнестойким? На сколько еще хватит ему этой жизнестойкости? Может быть, благодаря кризису, когда оказываются спорными его эффективность, устойчивость и легитимность, у него проявилась способность к самообновлению? Этим вопросам и посвящена настоящая книга.
