Владик кивнул головой, хотя и сам толком не знал, что именно выбрал. Оба варианта казались ему одинаково непривлекательными.

– Вот тебе и представился шанс себя проявить, – похлопала его по плечу Алиса. – Пользуйся моментом.

– Подвиг надо совершить, да? – совсем скис Владик, у которого это слово стойко ассоциировалось с изощренным самоубийством.

– Для начала, хотя бы постараться не трястись от страха, – посоветовала Алиса. – Не бойся. Вон нас сколько едет. Все будет хорошо. Ну, готов?

Владик секунду колебался, затем судорожно кивнул головой. Никакой готовности, на самом деле, он не чувствовал, но сознаться в собственной трусости и выбрать стезю черпальщика было бы невыносимо унизительно. Да и кто знает, может быть именно сегодня в нем и проснется мужество?

– Все будет хорошо, – еще раз повторила Алиса, и Владик ей даже почти поверил.

Денек выдался морозным, солнечным и безветренным. Цент любил такую погоду. Вымерший поселок казался особенно живописным на фоне ослепительно-голубого неба, а гробовая тишина, повисшая над миром, приятно дополняла идиллическую картину.

Именно в такую прекрасную погоду Центу особенно нравилось заниматься мародерством.

В самом процессе присвоения чужой собственности, в силу великолепного стечения обстоятельств ставшей ничейной, Цент видел не только практическую пользу, но и глубокий философский смысл. Он мог зайти в любой дом, в любой магазин, влезть в любой погреб и взять все, что пожелает. Тем самым, весь мир как бы платил ему дань, притом не за что-то, а просто так, из одного только огромного уважения к самому факту существования Цента.

Впрочем, справедливости ради нужно отметить, что Цент частенько тосковал по лохам. Зайти, взять – оно, конечно, просто и легко, но что может сравниться с разводом какого-нибудь лоха на бабки и имущество? Запугать лоха, ввергнуть его в немыслимый ужас, лишить его тени надежды на благополучный исход, отнять у него все – как же это приятно! Всякий раз, ставя очередного клиента на счетчик, Цент чувствовал себя высшим существом, сверхчеловеком. Большую радость могло принести только насильственное пробуждение щедрости в жадных коммерсантах. Дорого бы он отдал за возможность попытать паяльником хозяина магазина или владельца сети пивных ларьков. На безрыбье сгодился бы и перекупщик, толкающий на базаре турецкие спортивные костюмы, сшитые таджиками в подвале соседнего дома.

Не то чтобы Цент был садистом, но он редко упускал возможность сделать людям мучительно больно. Особенно, если они того заслуживали. А они ведь непрерывно заслуживали. Иногда, правда, не удавалось распознать плохого человека с первого взгляда, но Цент все равно докапывался до истинной сути собеседника. Вот хотя бы взять последнюю встреченную ими группу. Эти трое вначале показались Центу хорошими ребятами, у них даже оказались сухие сливки и сигары. Но зло на то и зло, что всегда вылезет наружу. Вот и эти трое, начали за здравие, а потом как понесли немыслимую ересь. И про возрождение порядка, и про красоту стабильности, и про какую-то цивилизацию. Где тут было удержаться и не воздать по заслугам? Ну, Цент и воздал. Еще бы спасибо сказали, что легко отделались, потому что за такие разговоры легкая смерть – половина помилования. За такое надо язык с корнем выдергивать и в одной интересное место засовывать. Нет, вначале все-таки засовывать, а уж потом выдергивать, так лучше.

В общем, получили ироды по делам, но удовольствие от совершенного благодеяния традиционно испортил Владик, закативший истерику на ровном месте. Наверное, в тот момент у Цента и дозрело решение избавиться от программиста.

О, это решение зрело в нем давно. Оно зародилось в тот самый миг, когда он увидел Владика впервые, и с тех пор лишь крепло и усиливалось. Вначале, конечно, хотелось удалить Владика из своей жизни старым добрым способом, каковой был весьма в ходу в благословенные девяностые, но со временем Цент пересмотрел свою точку зрения на этот счет. Убить Владика просто так, после всего того, что он сделал (жил, дышал, был программистом и так далее), было бы непозволительным милосердием. Ну а ввергнуть его в пучину предсмертных мук он не мог, потому что Машка начала бы заступаться за убогого, и испортила бы все веселье. Так что Цент, пораскинув разумом, принял вполне компромиссное решение. Он замыслил избавиться от Владика, и одновременно помучить его, пусть и не своими руками. Изверг прекрасно знал, что в одиночку программист долго не протянет, а то краткое время, что он все же промучается, пока его не съедят зомби, будет наполнено ужасом и стараниями. Это было изящное решение, и убедить Машку оказалось несложно. Та вначале, как и ожидалось, была категорически против изгнания геймера из семьи, потому что материнский инстинкт не позволял ей бросить вечное дитятко, но коварный Цент знал, на что надавить.

Машка была молода, хороша собой и хотела того же, чего хотят все девушки ее возраста – успешно выйти замуж. Произошедший зомби-апокалипсис сделал эту задачу чрезвычайно трудной, поскольку почти всех щедрых и состоятельных господ за сорок либо съели, либо те сами стали живыми мертвецами, но Машка не теряла надежды на женское счастье. Вот в это-то больное место Цент и ударил. Стал он хитрейшим образом намекать девушке, что даже и встреть она суженого своего, не видать ей хэппи-энда как своих ушей, поскольку Владик всех женихов в момент распугает.

– Ты посмотри на него, – втолковывал Цент. – Это же ужас. А ведь по нему и о тебе судить будут, ведь мы же все, вроде как, в одной компании.

– Но вот так просто прогнать, это же жестоко, – вяло возражала Машка, хотя видно было, что в глубине души она уже согласна.

– Да в чем жестокость-то? – недоумевал Цент. – В чем она? Ведь он не какой-то неполноценный, не инвалид, не ребенок. Взрослый мужик. И вообще, где написано, что мы с ним нянчиться должны?

Поскольку такого нигде написано не было, Машка беспомощно пожала плечами.

– А жениха встретишь, – напирал Цент, – так что же, очкарика с собой в семью возьмешь? Он у вас вместо ребеночка будет?

– Нет, что ты, – смутилась Машка.

– А куда его девать? На меня оставишь? Ты ведь знаешь, что тогда будет.

Машка знала. Цент почти каждый день озвучивал свои кровожадные планы касательно Владика, а в последнее время зашел еще дальше. Завел блокнот, ручку, и на привалах постоянно что-то туда записывал, время от времени поглядывая на программиста. Поскольку Цент был не из тех, кто ведет дневники или строчит мемуары, Машка справедливо решила, что тот записывает все придуманные для программиста терзания, чтобы затем, в один прекрасный день, воплотить их в жизнь. Впрочем, одним прекрасным днем дело явно не собиралось ограничиваться, ведь Цент уже исписал весь блокнот и принялся за второй.

То есть, выбор перед Машкой встал вполне конкретный: либо оставить Владика в коллективе, пожертвовав ради него своим семейным счастьем, либо спасти его от немыслимых терзаний в будущем, изгнав прямо сейчас.

– Владик не такой беспомощный, каким кажется, – заметила она. – Я уверена, что он выживет в одиночку.

– Я в этом не сомневаюсь! – согласился Цент.

Решение было принято большинством голосов, и от соблюдения всех демократических норм на душе стало еще веселее.

Машка, правда, выдвинула одно условие, от которого твердо решила не оступаться. Бросив Владика, они должны были оставить ему одежду, оружие и запас провизии, да и вообще все необходимое для выживания. Цент, не колеблясь, согласился. Он даже до последнего момента верил, что так и поступит, но когда пробил час расставания, как будто опомнился. Делиться с Владиком чем-либо до такой степени не захотелось, что он в итоге оставил тому только его неподъемную булаву да теплый шарф. Притом о шарфе до сих пор сильно жалел.

Машка, разумеется, прознала о том, что он слегка нарушил условия изгнания Владика, но менять что-то было уже поздно. Дело было сделано. И, по прикидкам Цента, программиста уже давно должны были съесть мертвецы. Впрочем, не исключался и иной итог – Владик мог остаться на развалинах колхоза и тупо замерзнуть насмерть. В любом случае, это было приятно. Машка, правда, до сих пор на него дулась, но ее обида едва ли продлится долго. Было бы из-за кого горевать.