Микеланджело перед началом своей работы стал особенно молчалив и пользовался каждым случаем, чтобы уйти, хотя бы ненадолго, из мастерской. Никто не подозревал, что он разыскивает животных, чтобы изучить в натуре, как выражают они свою ярость, смотрел, как дерутся собаки и петухи, как кошка терзает мышь, чтобы потом как можно выразительнее передать ярость демонов. Он стал тайком ходить на рынок, в мясные и рыбные лавки. Здесь он внимательно разглядывал птиц со всевозможными формами хвостов и разнообразным оперением, рыб, толстых и продолговатых, похожих на змей, цвет их плавников и чешуи; осматривал животных, их острые зубы и могучие челюсти, их когти и щетину… Впервые он сознательно изучал богатство форм и красок, великое разнообразие природы, чтобы изобразить её потом на полотне.

Наконец он мог приняться за работу. Казалось, всё, что могло существовать в природе безобразного и ужасного, – всё воплотили в себе эти демоны-мучители. То, что создал четырнадцатилетний мальчик, нельзя было, в сущности, назвать копией, так много нового внёс Микеланджело в свою работу.

Когда рисунок был готов, он не мог, да, пожалуй, и не хотел скрыть его от учителя. Гирландайо, пылкий, как большинство итальянцев, не мог побороть в себе чувство зависти и, взволнованный, ошеломлённый, закричал:

– Чему тебе учиться у меня?

И, опустив голову, прошептал:

– Немного пройдёт времени, и он заткнёт за пояс всех нас…

С этого дня в сердце Гирландайо зародилось враждебное чувство к ученику. Незаметно для себя он стал стушёвывать Микеланджело, как будто не замечая его, сделался желчен, раздражителен, придирчив, поминутно кричал на своего молчаливого ученика, всегда был им недоволен. Жизнь в мастерской стала для Микеланджело невыносима. Но до окончания контракта оставалось ещё два года с лишком.

Обида заставляла его уходить от товарищей, замыкаться в непроницаемую скорлупу.

Раз как-то он привёл учителя в особенную ярость, когда тот, задав Микеланджело скопировать свой рисунок, принял превосходно выполненную копию за оригинал.

– Вы ошиблись, маэстро, – сказал спокойно Микеланджело, хотя сердце как безумное заколотилось в его груди: – Вот ваш рисунок, а это только моя копия.

Лицо Гирландайо смертельно побледнело, и, задыхаясь, он прохрипел, скомкав свой рисунок:

– А, уходи! Уходи сейчас же с глаз моих долой!

Микеланджело стремительно выбежал из мастерской.

Стало ясно, что оставаться дольше учеником Гирландайо невозможно. Ни единым словом не обмолвился он об этом дома – этого не допускали гордость и замкнутость его натуры. Ведь он привык всё переживать в одиночку.

– Ты что это, Микеле, – заявил Граначчи в одно утро, – не то спишь, не то шалишь с доской, как маленький. Давно уж я замечаю, как нехотя ты работаешь. Думаешь, не догадываюсь, в чём дело? Тебя гораздо более привлекает скульптура, чем живопись.

Микеланджело, опустив доску, которую он грунтовал для хозяина, подозрительно посмотрел на товарища: не заметил ли Граначчи, как он часто убегает из мастерской, чтобы взглянуть на работы то у того, то у другого скульптора, или подолгу стоит перед фасадом церкви Орсанмикеле, украшенным статуями работы Донателло[3].

– Попал в точку? – лукаво прищурился Граначчи. – Да я говорю из дружбы. Я тут придумал одну штуку…

И вдруг неожиданно:

– А знаешь, мне и самому надоело до смерти болтаться здесь, у нашего хозяина. Немногому у него научишься; пожалуй, есть места получше. Да вот что, завтра праздник. Не хочешь ли пойти в Кареджи?

– В Кареджи? К самому Лоренцо Медичи?

– Ну да. Завтра там праздник. Вот, я думаю, будет великолепие! Давай заберёмся туда пораньше.

И он начал расписывать хмурому товарищу все соблазны Кареджи, этой знаменитой виллы некоронованного повелителя Флоренции, загородного дворца, прославленного во всех итальянских землях сказочно богатым собранием сокровищ искусств, настоящего музея:

– Скажи, где найдёшь ты такое собрание великих художников и учёных? Где найдёшь такое множество замечательных памятников искусства? На празднике будет и скульптор, досточтимый мессэр Бертольдо ди Джованни из школы, устроенной Медичи в садах при монастыре Сан-Марко. Признайся, хотелось бы тебе туда попасть? Понятно, хотелось бы – недаром ты ходишь вокруг мастерских соседних скульпторов. Да кто из них сравнится с этим славным учеником великого Донателло! По правде сказать, я готов безропотно выносить колотушки маэстро Бертольдо, только б не киснуть среди этого хлама, «чего изволите», всего понемногу, и растирать краски, отчего скоро будут мозоли на руках. А ты?

– И я, – со вздохом отозвался Микеланджело и с остервенением продолжал грунтовать доску.

– Значит, завтра идём.

И, заложив руки в карманы, Граначчи заявил со своим обычным независимым и решительным видом:

– По правде сказать, рано или поздно, а кончится тем, что мы удерём отсюда в школу монастыря Сан-Марко. И в добрый час!

В этот день Микеланджело всё казалось необычайным, приобретало яркую окраску прекрасного, светлого или мрачного, чёрного. После запылённой, неприятной мастерской Гирландайо и строгой домашней обстановки поражали взор бесчисленные арки из цветов, перекинутые через широкие парковые аллеи и сплетавшиеся в фантастическом узоре. Особенно красивы были прятавшиеся в зелени статуи и чудесные мелодичные фонтаны.

Лоренцо, прозванный Великолепным, правитель, или тиран, Флоренции, как называли его враги семейства Медичи, мог исполнить всякое своё желание, всякую прихоть. Он пошёл по пути других просвещённых итальянцев, в то время самого культурного и любознательного народа в Европе. Итальянцы первые начали изучать греческий язык и знакомиться с литературой Древней Греции, радушно приютив у себя учёных-греков, бежавших от завоевателей-турок. И вместе со всей итальянской знатью Лоренцо Медичи устремился в модную погоню за кладами – памятниками античного искусства и литературы: как и другие вельможи, он устроил у себя во дворце музей, перещеголяв других. В садах при монастыре Сан-Марко им была основана даже особая школа, образцом которой послужила знаменитая в древности Афинская школа. Здесь под руководством опытных художников юные таланты получали высшее художественное образование.

Какая толпа с восхода солнца тянулась в этот праздничный день к вилле Кареджи! И кого-кого только тут не было: и хорошо одетые состоятельные горожане, и ремесленники, и оборванцы, и крестьяне, приехавшие с товарами издалека, чтобы распродать их в течение долгого праздничного дня. Продавцы съестного тянулись из предместий со своими навьюченными на обе стороны осликами и огрызались на брань и насмешки городской толпы.

Но вот началась аллея из остроконечных тёмных кипарисов на фоне серебристых кружевных олив – преддверие райских садов…

Когда два ученика Гирландайо добрались до большого, широкого двора виллы, там уже состязались в борьбе прекрасные нагие юноши… Победители из рук Лоренцо принимали призы. Микеланджело в первый раз видел вельможу, и его поразило бледное лицо этого могущественного человека, не то изнурённого болезнью, не то утомлённого жизнью, с презрительно опущенными углами губ… Чего ему недостаёт? О чём тоскует? Или он так упоён своей властью и величием, что все кажутся ему жалкими, ничтожными? Но как же тогда он привлекает к себе на службу всё лучшее, что встречается у него на пути?

Граначчи перебил мысли товарища:

– Эх, здорово ловко и красиво они борются! А мускулы! По правде сказать, за один торс ему надобен приз!

Одно состязание сменялось другим, и всё по античному образцу: здесь был и бег, и метание диска, и состязание всадников, – одно красивее и изысканнее другого… Были и удивительные танцы прекрасных девушек, одетых в лёгкие хитоны, с распущенными волосами, выбивающимися из-под венков. Танцы вызывали громкие восторги зрителей, особенно безумный, огненный вакхический танец, этот хоровод опьянённых жриц Вакха.