Поэтому я невольно отступаю от грамматических норм. Описывать своих добрых знакомых в будущем времени весьма неудобно. Надеюсь, читатель поймет меня.
Вертера де Гете мучила исключительность его прихода в мир. Он сознавал себя существом чужеродным без всяких видимых причин и поводов. Раздражение Вертера умножалось доброжелательным отношением окружающих к его чудачествам. Они готовы были даже поощрять эксцентрические выходки. Вертер жаждал требований сделаться "таким, как все", а вместо этого удостаивался торжеств во славу своего меланхолического нрава. В прошлое, туда, где еще сохранялись конфликты и процветало подавление личности, он удрать не мог согласно основному закону Времени, известному его Эпохе под названием Эффект Морфейла. Конечно, атмосферу борьбы и роковых страстей можно было бы без помех воссоздать, но творцом всего неизменно оставался бы сам Вертер.
Тот, кто безраздельно повелевает миром и при этом остается фаталистом, воистину достоин сожаления. Его горю не поможешь.
Как и Джерека Карнелиана, о приключениях которого уже рассказывалось, Вертера де Гете любили все. Оба способны были по самому пустячному поводу впасть в безграничный энтузиазм, оба были безоглядно влюбчивы. Вертер был готов всю душу без остатка отдать то Природе, то Идее, то Женщине, а то и Мужчине.
Из Отчета самой мисс Перссон, источника исключительно авторитетного, известно, как трактовал эту влюбчивость Герцог Квин-ский. По его мнению, таким свойствам души было не грех позавидовать. Он полагал также, что в основе всепоглощающих страстей Вертера коренится безграничная любовь к самому себе. "Подумать только, осыпать собственное "я" такими щедротами!-восклицал Герцог.-Вертер благоговейно преклоняет колена перед своей душой, а она, его суровый властелин, непрестанно требует в подношение все новых и новых экзотических даров".
Нет нужды напоминать, что замечание это было сделано вовсе не из недоброжелательности или неодобрения.
Нашим моралистам такого не понять. "Что такое Чувство?- вопрошают они.-Драгоценность, но неосязаемая. Мнимая, как прошлогодний снег".
А трагедию Вертера составляли именно чувства. Возможно, мучился он и от излишней самовлюбленности, но юность ни в чем не знает меры. Наш герой не прожил еще и половины тысячелетия и довольно часто затруднялся разобраться в самом себе.
До нас дошли поэтические строки Вертера, написанные, как уверяют, для Госпожи Кристии:
...Во сне ты мне особенно мила.
В пространстве, недоступном слову, взгляду,
Какая неизбывная услада,
Какая сокровенная слеза...
В этом отрывке-весь Вертер, но походит ли его достойная подруга на свой стихотворный образ? Пожалуй, в стихах она совсем не та, что известна нам. Скорее всего поэтическое творение Вертера отмечено известным преувеличением. Гранд Наив, он легко ошибался в людях и более всего в себе самом. Возможно, это свойство и составляло редкую ценность в его мире. Справедливость суждения о способности Вертера легко обманываться подтверждается другой цитатой-отрывком, начертанным ручкой Госпожи Кристии:
...Моя душа хранит в себе Мужчин
И нежных Дев. И помнит ласки их.
Не ищет объяснений и причин,
Свободна только в истинной Любви...
В этих строках, не похожих на поэтический опыт Вертера, видна хорошо знакомая нам Госпожа Кристия, не чуждая легкой самоиронии и кокетства. Как раз эти свои черты она наиболее охотно демонстрировала миру. Между тем случается и людям самого легкого и беззаботного нрава иметь богатую и глубокую натуру. Так в наш собственный век утонченный, роющийся в тайниках самосознания режиссер, глумясь над собой, ставит на потребу толпе площадное действо. И чем глубже погружается в себя, тем тщательнее драпируется в одежды фигляра, являясь публике таким, каким она желает его видеть. Госпожа Кристия-совершеннейшая актриса, умеющая безошибочно читать в чужих душах,-вознамерилась удовлетворить недостижимое желание своего любовника. И преуспела.
Этими отрывочными пояснениями и рассуждениями был нарушен ход повествования, но они прибавят ему достоверности и сделают более понятными дальнейшие странные поступки Госпожи Кристии и реакцию на них бедняги Вертера.
Влюбленные во время нашего отсутствия успели расстаться. Вернемся к Вертеру...
Глава 3, в которой Вертер обретает друга души
Громада Вертерова жилища возносилась над округой на целую милю. Дом помещался на вершине остроконечной скалы, окруженной вечными сумерками. В полутьме парили черные стервятники. Их крики: "Навеки нет! Остерегайся мартовских ид! Давай ощиплем цыпочку!" и другие, еще более загадочные, немало озадачивали редких посетителей. В башне, повыше прочих, но такой же узкой и темной, сидел исполненный жалости к самому себе Вертер де Гете. Погрузившись в любимое кресло из горного хрусталя, он безуспешно искал объяснения внезапному отъезду Госпожи Кристии на озеро Билли Кида в гости к Миледи Шарлотинке.
- Почему, собственно, она должна желать быть непременно около меня?-Вертер с тоской поглядел на море, вздыхавшее далеко внизу.-Она, порождение света, устремленная в мир красок, тепла и звенящего смеха, теперь терзается какой-то тайной. Я не умею облегчить ее страданий. Я-чудовище самолюбия!
Он всхлипнул, пожалев себя, но горький привычный бальзам печали не оросил пустоты души, не принес облегчения. Это тревожило. Он вообразил себя скитальцем в бескрайних волнах, потом путешественником в неведомой земле без карты и компаса. Спасительное самосострадание было просто необходимо.
- Госпожа Кристия! О, Кристия, Владычица! Почему ты оставила меня? Мне нет утешения! Струны души трепещут от твоего прикосновения. Только на него они способны отозваться песней. Жизнь без той, кому отдано сердце,-одно лишь бесконечное мучительное умирание. Это тяжко. Как тяжко мне!
Тирада принесла долгожданное облегчение. Вертер покинул хрустальное кресло и Кольцом Власти усилил ветер, веявший сквозь не знавшие стекол окна башни. Поток воздуха подхватил полы плаща, разметал волосы и остудил бледное лицо, но не унес печали. Вертер остался у окна, попирая ногой низкий подоконник. С тоской взирал отшельник сквозь пелену дождя на небо, висевшее над замком, как чудовищный кровоподтек, и воющее бурное море внизу.
Пейзаж его не удовлетворил. Вращая Кольцо, он добавил безысходности-плача ветра и стонов моря-и собирался вернуться к страданиям самосозерцания, как вдруг заметил вдали нечто, искажающее мрачную гармонию. Нечто чужеродное вторглось в игру стихий и металось в волнах. Распознать неизвестный предмет не удавалось. Любой другой не был бы задет подобной мелочью, но Вертер в своей жажде творческого совершенства был педантом. "Только Герцог Квинский мог внести столь вульгарное прибавление, вознамерившись меня порадовать",-подумал он.
Для сообщения замка с внешним миром его хозяином было избрано единственное средство. Парашют возник из стены и пристегнулся за спиной. Вертер шагнул в окно; над головой раскрылся купол, а под ногами возникла надувная гондола. Наш печальник улегся в ней на живот в нескольких футах над устрашающими волнами. Приказав парашюту лететь к предмету посягательств на свои владения, Вертер непрестанно глядел вперед, ему не терпелось рассмотреть, что возмутило его покой.
Наконец он увидел перламутровую лодочку, похожую на большую раковину. В лодочке кто-то был. Сначала стал различим хрупкий силуэт в белой промокшей одежде, потом бледное личико, охваченное неподдельным ужасом. Только кто-нибудь из его приятелей мог пуститься в эксцентрическое приключение, изменив свой облик. Кто же? Проблеск в сплошной стене дождя открыл неожиданную истину, и Вертер, еще не осознав увиденного, вскричал:
