▪ выявить основные принципы и механизмы, руководящие текстовой «жизнью» объекта.

В качестве источников использованы тексты художественной литературы XIX–XXI вв., российская периодическая печать, ряд контекстов из «Словаря русского языка» под редакцией А.П. Евгеньевой, выборка лексем из этого словаря, а также из «Словаря сочетаемости слов русского языка» под редакцией П.Н. Денисова и В.В. Морковкина и «Русского семантического словаря» под редакцией Н.Ю. Шведовой. Картотека включает три тысячи иллюстративных единиц. Это образования разного типа – от простых предложений до объемных текстовых фрагментов, что продиктовано прежде всего сложностью самого объекта. Как отмечает В.Г. Гак, расширение материала закономерно при ономасиологическом подходе, поскольку он принципиально безразличен к статусу используемых для выражения данного значения языковых средств [Гак 1985: 15; Ускова 2012: 42].

Поскольку автор сосредоточен на содержательной стороне высказывания, а диапазон колебаний его объема, как признают исследователи, может быть весьма широким [Шмелева 1992: 21], оговоримся сразу, что для анализа взяты не только самостоятельные синтаксические единицы, но и так называемые потенциальные [Шмелева 1992: 19], представляющие лишь части готовых высказываний.

Феномен потенциального высказывания естественно связан с понятием «вторичной предикативности». Вторичная предикативность трактуется как зависимая от первичной. К вторично-предикативным относятся придаточные предложения, инфинитивные, причастные, деепричастные и герундиальные обороты, обособления, предложно-субстантивные конструкции и т.п. Пониженные в семантическом и синтаксическом ранге, они как бы образуют дополнительные свернутые высказывания. Это дает возможность объединять в предложении несколько предикатных выражений и тем самым расширяет возможности текстообразования, делая текст более разнообразным. Любая вторично-предикативная (потенциальная) конструкция может быть преобразована в завершенное речевое произведение, содержательно и коммуникативно автономное [Богданов 2007: 53–59]; приведем примеры:

Я посмотрел в темноту за долину, на противоположную гору, – там, в доме Виганда, одиноко краснел, светился поздний огонек. «Это она не спит», – подумал я (И. Бунин); Он сжал пальцы в кулак и чуть приподнял его над головой, изображая приветствие (Н. Коня-ев); [– Да, да, конечно, милая Марина! –] взволнованно и убежденно залепетала Аля (М. Цветаева); Нюра посмотрела на него ошалелым взглядом (В. Войнович).

В первом отрывке о факте бодрствования субъекта (она не спит) сигналит огонек непогашенной лампы; причем и манифестация и факт представлены конструктивно сильно, оформленные предикативными единицами. Во втором фрагменте равноправие этих двух фаз уже нарушено: факт приветствия передается деепричастным оборотом изображая приветствие, зависимым от главного предиката, а потому предикативно вторичным. Наконец, последние два случая демонстрируют крайнюю степень синтаксической периферийности факта. Если манифестация в них полноценно выражена глаголами речевого и зрительного действия (залепетала и посмотрела), то манифестируемый факт низведен до позиции квалификатива: состояния взволнованности, убежденности и стресса, оформленные наречиями и прилагательным, «заведены» в тень высказывания. Они, однако, с легкостью преобразуются в самостоятельные предложения; ср. с оригиналом: [– Да, да, конечно, милая Марина! –] убежденно залепетала Аля. Она была очень взволнованна; или: Нюра посмотрела на него странным взглядом. Она совсем ошалела от всего случившегося.

Таким образом, событийный центр нашей ситуации составляют две фазы – факт и его манифестация; факт квалифицируем как условное начало всего дальнейшего процесса.

Книга состоит из четырех глав. Первая глава представляет общенаучный контекст проблемы, а также методологическую и методическую базу исследования: ее организуют работы по семантическому и коммуникативному синтаксису, лексической семантике, активной грамматике и языковой картине мира. Во второй главе даны сведения о структуре ситуации Манифестации Факта и способах иерархической расстановки ее элементов в тексте. В связи со статусом манифестанта как содержательного ядра ситуации в третьей главе, посвященной детальной характеристике языковой структуры, основное место занимает описание именно этого актанта. Сложность ситуации продиктовала, кроме того, необходимость анализа каждой из первичных фаз-пропозиций, что является содержанием четвертой главы. Таким образом читатель сначала составляет общее представление об объекте, а затем знакомится с его отдельными элементами и имеющимися между ними взаимосвязями.

Приложения демонстрируют формально-языковой потенциал пропозиции манифестации – списки имен и предикатов, сгруппированных по различным основаниям.

В заключение я хочу выразить искреннюю признательность рецензентам – моему учителю, Татьяне Викторовне Шмелевой, и Борису Юстиновичу Норману за глубокие суждения и полезные замечания, которые помогли мне по-новому интерпретировать полученные результаты, а также задуматься о перспективах темы. Отдельная благодарность коллегам – сокурсникам, друзьям и преподавателям кафедры русского языка и речевой коммуникации СФУ – многие годы культивирующим замечательную атмосферу творчества и профессиональной и человеческой сопричастности.

В системе научных представлений событие выражения, а через него и ситуация Манифестации Факта (далее – «ситуация МФ» либо «ситуация»), оказываются четко выделенными, в целом ряде случаев приобретая статус самостоятельных эвристических объектов.

В соответствии с тенденцией к консолидации наук о человеке, которая на протяжении последних десятилетий осознана весьма определенно (см., например [Смелзер 1994: 17; Язык средств … 2004; Массовая культура 2005: 10–16]), в том числе и лингвистами [Леонтьев 1979: 20; Логический анализ … 1989: 3–4; Апресян, Апресян 1993: 27; Крейдлин 2000а: 7; Язык и гендер 2005: 8–15; Алефиренко 2009: 5–10; Тимофеева 2009: 5–8], будет логичным на стартовом этапе анализа заняться поисками того места, которое занимает ситуация МФ как научный объект на широком поле гуманитарного и естественнонаучного знания.

Разумеется, в рамках непересекающихся, а иногда конкурирующих школ данный феномен именуется и трактуется по-разному. Однако во всех подобных исследованиях момент выражения, делающий прямо не наблюдаемые ситуацию / состояние / процесс явным, оценен как важнейшая составляющая бытия, что позволяет рассматривать такие работы в одном аналитическом блоке.

Со времен античности событием выражения интересуется психология [Феофраст 1993]. М. Томаселло, американский психолог и антрополог, выдвигая очередную гипотезу становления языка, показывает, что языковая способность вырастает на основе указательных жестов, пантомимической коммуникации и жестовой грамматики информирования, содержание которых усваивают и расшифровывают члены сообщества [Томаселло 2011; о том же: Маланчук 2009: 158–165]. Процессы манифестирующей природы занимают внимание и другой ветви психологии – психологии эмоций, где раскрываются характер, внутренний мир человека, особенно сфера чувств и эмоций, через их внешнее выражение [Рейнковский 1979; Изард 1980]. Изучаются они в психиатрии [Леонгард 1989], психофизиологии [Ваганов 1994], являются центральным объектом в симптоматике и диагностике медицины, значимы в социологических теориях символического интеракционизма и управления впечатлениями [Смелзер 1994: 136–144].

Новейший психологический опыт осмысления «событий выражения» представлен австрийцем А. Лэнгле в книге «Эмоции и экзистенция» [Лэнгле 2011]. Этого известного европейского специалиста по экзистенциальному анализу интересуют взаимосвязи эмоций и бытия человека в единстве его физической, психической, духовной и социальной ипостасей. Большое внимание автор уделяет причинам возникновения и проявлениям агрессии – наиболее активному и опасному состоянию человеческой психики, переживание которого влечет разрушительные последствия как для субъекта, так и для его окружения.