Не успела. На пороге кухни стоял Ярмолин, улыбающийся так, что даже я невольно поёжилась от этой многообещающей ухмылки. Он подпирал плечом дверной проём, скрестив руки на груди, и молчал. Зловеще так молчал, многозначительно!

Выглядывающие из-за него мелкие только дополняли обстановку, так сказать. Смотрели виновато-пристыжено, громко хлюпали носами и старательно тискали подвывающего на одной ноте щенка. Представляя собой неплохой такой саундтрек к происходящему. В стиле старого, доброго фильма «Челюсти» Спилберга, чтоб ему икалось!

Правда, ещё бы объяснил мне кто… Что тут вообще происходит-то?!

— Я дико извиняюсь, но… — медленно проговорила, крепко сжав подрагивающими пальцами кружку. — Ещё раз. Что он сделал?!

Говорила я спокойно, даже вполголоса. Хотя хотелось орать, рвать, метать и убивать. И всё это по отношению к вполне себе конкретным людям. Но голоса я не повысила, это да. Вот только всё равно прозвучало как самый настоящий выстрел. После которого на кухне, с трудом, но всё же приведённой в божеский вид, воцарилась просто таки звенящая тишина.

Я даже моргнула недоумённо, оторвавшись от созерцания медленно плавающих в кипятке чаинок и глянув на притихших членов своей семьи. И под этим озадаченным взглядом мелкие медленно стекли с табуреток под стол. Чтобы уже оттуда смыться в комнату, прихватив тихо повизгивающего щенка и старательно очистив вазочку, стоявшую на буфете, от конфет. А Кир с Данькой, обменявшись кислыми улыбками, снова уставились прямо перед собой, упрямо поджав губы и всем своим видом демонстрируя острое нежелание говорить о случившемся.

Я сощурилась, медленно вертя в пальцах несчастную кружку. Сбоку кто-то тихо хмыкнул, отвлекая меня от неприятных мыслей. Недовольно вздохнув, я скосила взгляд на мило улыбающегося байкера. Искренне недоумевая, как он умудрился остаться не только на кофе, но и на всё остальное.

Ярмолин же, напротив, ни о чём не гадал, нет. Он являл собой сосредоточие спокойствия и благодушия, роясь в телефоне. Сверкая возмутительно довольным видом и неизменно вежливой, бесившей до зубного скрежета, улыбкой. За которую его сейчас вполне искренне хотелось прибить.

Или поцеловать. Тут я, почему-то, так и не могла определиться.

Тряхнув головой, я зажмурилась и потёрла переносицу, отгоняя неуместные сейчас мысли. После чего всё так же, вполне себе спокойно повторила, правда почти по слогам:

— Что. Он. Сделал?

Братцы упрямо хранили молчание, насупившись ещё сильнее (хотя, казалось бы, куда ещё?), не поднимая на меня взгляда. И только неугомонная Валерия, гордо носившая фамилию Ярмолина и звание младшей занозы в заднице…

В смысле, младшей сестры одного слишком настойчивого блондина, да. Так вот, только Лерка смотрела прямо на меня, внимательно так, в упор. Умудрившись при этом свободной рукой подтянуть к себе тарелку с бутербродами, стоявшую рядом с Алексеем. И вцепившись зубами в один из них, сосредоточенно жуя, она, не моргнув глазом, выдала:

— А я по ходу поняла, чем она тебя так зацепила, брательник…

— И чем же, доктор Фрейд? — «брательник» только бровь вопросительно вскинул, сохраняя воистину буддийское спокойствие и смирение.

И в этом я его искренне понимала и поддерживала. Боюсь, с нашими родственниками по-другому просто не выжить. Если реагировать на весь творящийся вокруг беспредел-хаос-трэш-апокалипсис или бедлам (нужное подчеркнуть!) слишком уж бурно и от души.

— Эй, я же не к сексу всё свела! — возмущённо вскинулась девчонка, ткнув в брата зверски надкусанным бутербродом.

— А жаль, — притворно вздохнул Лектор. Я аж чаем подавилась от неожиданности, закашлявшись и старательно не думая о том, как лицо заливает предательский румянец смущения. Полюбовавшись которым, Ярмолин, игнорируя мой возмущённый взгляд, постучал Лерке пальцем по макушке и продолжил, как ни в чём не бывало. — Жаль, что молодёжь нынче пошла… Непросвещённая. Чтоб ты знала, Лерка, Фрейд основоположник психоанализа.

— Да-а-а? — почти натурально удивилась мелкая и с самым задумчивым видом дожевала бутерброд. — Тогда ладно. Ну так о чём я? А! Так вот, она ж того… Милая, тихая, спокойная, воспитанная… А в голосе такие интонации железобетонные… Что даже мне захотелось срочно покаяться во всех грехах своих тяжких! И завещание составить на досуге…

— Нормальные у меня интонации, — я выпрямилась, показательно отодвинув от себя кружку и скрестив руки на груди. Сама не заметив, как в голосе промелькнула совсем уж детская обида.

Кир с Данькой встрепенулись и тихо прыснули, глядя на моё недовольное лицо. Тут же вновь принявшись усиленно разглядывать столешницу, стоило мне на них глянуть. Как будто в переплетении древесных узоров был скрыт весь смысл жизни, ей богу!

— Тю! Обман зрения, загул слуха, точно говорю! — легкомысленно махнула рукой Валерия. И понизив голос, тоном заядлой сплетницы добавила. — Вон, братец мой тоже того… Милый. Пока рот не открыл. А как открыл… — тут она сделала большие страшные глаза, выдав. — Ой, держите меня семеро, да за… Ай! Больно же, изверг!

— Такай прочная и толстая кость не может болеть по определению, — хмыкнул Алексей, отложив телефон в сторону. С минуту он внимательно изучал взъерошенные макушки моих братцев, после чего тихо, очень спокойно проговорил. — Рассказывайте, братцы-кролики. Кто, что, зачем и почему.

И вот вроде бы в голосе его и тоне не было ничего такого криминального. Но желание спорить, почему-то, отпало не только у потирающей многострадальный затылок Лерки, нет. У меня тоже. Что уж говорить про близнецов, наконец-то оторвавшихся от созерцания кухонного стола. Переглянувшись, парни жалобно, синхронно вздохнули и…

Выложили всё как на духу. Без прикрас и без утайки. Смотря прямо на меня виноватым, жалобным и испуганным взглядом. А я…

А что я, собственно?

Пальцы сжали тонкий фарфор, сжимая его с каждым словом всё сильнее и сильнее. Утихшая, было, буря чувств и эмоций, вновь поднялась, закручивая внутренности в морской узел и выворачивая наизнанку все потаённые уголки моей души, все мои страхи и опасения. Заставляя стискивать зубы до боли от злости, и крепко жмурится, пытаясь держать себя в руках. Остро сожалея, что виновники случившегося так восхитительно вовремя и возмутительно нагло отсутствуют.

Ну надо же, как удачно!

Горький чай без сахара ни капли не заглушал ядовитый привкус горечи на языке. История оказалась обыденной до омерзения и тошноты. И от этого ещё более мерзопакостной. Милая тётя Нина (Ниночка, Наташенька, а можно просто мама, ну мы же не чужие люди!) долго присматривалась, а сегодня, заметив, что я ушла в универ с утра пораньше, решила, наконец-то, показать зубки. Точнее, продемонстрировать моим домашним, кто ж тут хозяин и кого бояться и уважать надо.

К её неудовольствию, старшие близнецы, проспавшие к первому уроку и собиравшиеся в ускоренном темпе, попытку построить из себя заботливую мамочку не оценили. Вполне справедливо заметив, что она им никто и звать её никак. Тем самым, видимо, оскорбив её до глубины нежной, творческой, ранимой натуры.

Сказала бы, я какая у неё натура… С оттенком прелюбодеяния, прости господи! Но как говорится, не доказано — не факт, да.

Ну так вот. Услышав недвусмысленный такой посыл и совет не лезть не в своё дело, милая тётя Нина пошла дальше. И в ультимативной форме заявила нашему «любимом» папочке, что он должен научить детей послушанию. Что я, дескать, совсем их запустила, совеем они, млять от рук отбились! Ты же отец, ты же глава семьи, чтоб тебя!

— Ублюдок, — беззвучно прошептала, чувствуя, что держать себя в руках с каждым словом, с каждым взглядом на понурившихся мелких, становится всё тяжелее. — Какой же ты ублюдок… Папочка.

И нет, мне не стыдно за такие слова в адрес собственного, пусть и непутёвого, но родителя. Совершенно. Потому как доведённый до нужной кондицией хитрожопой сучкой Ниночкой Артём Романович Снегирёв решил поиграть в отца. В отца, который одним своим суровым взглядом строит на плинтусах всю свою большую, шумную семью. В отца, пользующегося непререкаемым авторитетом у собственных отпрысков.