то чересчур веселую, то в слезы

заплаканную, долгую выводит –

тревожную, смущающую песню,

таких ни наши матери не знали,

ни бабки, ни прабабки. Постыдитесь!

Но нет, стыда не вижу ни на ком –

каким-то наглым счастьем кровь ликует,

играет ретивое, ноги в пляс,

Я думала: попляшут, попоют

и перестанут; девушке свобода

до брачного порога – будет что

припомнить в день тоски замужней, зимней.

Нам память лет девичьих – остальное

досталось мужу вместе с нашей кровью;

укроемся за памятью от горькой,

от женской доли, вспомним смех девичий –

невинный, беззаботный, чистый смех.

Всегда так было, а теперь дивлюсь,

как их взялО, осилило! Они

ткут пряжу, прибираются по дому,

обед готовят, спать ложатся, речи

разумные ведут, но всё вполсилы,

как в полусне, как будто только ждут,

что свистнут, крикнут, вызовут условным

их знаком на крыльцо – пойдет потеха!

В полях их ждут, лугах, их волен бег,

легкообутых, светлых, полусонных,

в венках зеленых, в наспех на плечо

накинутых одеждах. Хор их дикий

селян пугает, будто некий вождь

полузвериный хищную с собой

выводит на простор широкий свиту

терзать кого ни попадя – беги

с проклятого пути их! Буйный хмель

влечет, глаза туманит, строй мешает,

вповалку на зеленую постель

бросает, мох под голову пушистый

подкладывает, нежной укрывает

листвою, убаюкивает птичьим

безбедным, безглагольным щебетаньем.

Корифей

Так, так, царевна! Знаешь: будешь с нами.

Ты чувствуешь, как мы, и та же сила,

что в нас играет, придает тебе

слепую яркость точных, веских слов.

Климена

Какая сила гонит, нудит, мутит,

каких страстей здесь делается дело,

что дышит, выговаривает гимны,

течет слезами, падает на землю?

Бог? Как не так: иные злые духи

их ум переворачивают; боги

безмолвные и ясные, вселенский

их холод вечный легкой пеленой

туманит выси вышние. О боги,

вам служат в храмах медленных, высоких

усталые жрецы, вам жертву можно

нетрудную поУтру принести,

вся ваша мощь наглядна, величава.

А это что? Опомнитесь, подруги,

оставьте!

Тиресий

Не старайся: что ты им

предложишь, раз попробовавшим хмель?

Смерть легкую, короткую и жизнь

за смертной сенью новую, чужую,

зовущую? Что ты предложишь им?

Климена

Все это ложь.

Тиресий

Им ложь милее правды,

но это – правда, в мире много правд

одна другой не хуже, ни одна

не стоит, так что все другие прочь.

Ты будь сама собой: лелей свой долг

и строгость сохраняй – лишь иногда

в урочный час сойди к ним в хоровод,

почувствуй прелесть нежную, отринь

на день, на ночь привычное, гуляй

с подругами – они потом тебя

любить сильнее будут. Ты горда,

ты царственна, прекрасна, неприступна,

но можешь иногда в безумный пляс

удариться, да так, что страшно будет

всем им и за тебя, и за себя;

всех перепляшешь, всех ты перепьешь,

чтоб тем надменней в выси удалиться

своей судьбы – холодной, ярой, царской.

Климена

Все это ложь, игра воображенья,

нелепые, пустые оправданья

заблудших душ, и нет такого бога,

который примет это за служенье.

Рассказывай, ищи другие уши!

Тиресий

Есть разум, есть предания, есть жречество,

но есть и то, что в эти не вмещается

границы, – только чувствовать, угадывать

нам остается, ждать еще, надеяться.

Есть тайное, и есть потустороннее,

есть то, что мимо разума, – звериное;

божественное – то, что выше разума.

Климена

Вполне они насытили звериную

свою тупую алчность, а божественность

лишь только слово, слово неразумное,

а есть она, а нет – никем не знаемо.

Божественное им, ага, священное!

Тиресий

Здесь им видней, здесь чувствуют – не мудрствуют,

их место, время их; их тверже слово здесь

любого твоего, их время, место их.

Иди за ними – дух зовет, прислушайся;

твое все при тебе – иди чужого взять.

ЭКСОД 2

СТРОФА 1

Ты наша, ты с нами пляши, веселись,

оставь на потом причитанья и боль;

что было, что будет – сольется в одной

уемистой чаше благого вина.

СТРОФА 2

Ты наша, царевна, надежда, краса!

Ликуй, молодая, тебе отдадим

венок, и наряды, и первый глоток,

твое утверждающий равенство здесь.

Климена

Светла моя печаль, жирна печаль,

горит огнем на жертвеннике малом,

и бог следит за ней, светла печаль;

отчетливость, надменность, красота,

бег плавных линий, их переплетенье,

преображенье – станет красота

свободной, чистой, вечной, легкой, страшной,

Афине ясноокой посвященной.

Светла моя печаль, и голос звонок.

До неба голубого, до хрустальной

холодной вижу выси олимпийской –

светла моя печаль, ясна печаль.

Тиресий

Вакх жив,

бог трав,

бог-смех,

бог-страх.

Здесь Вакх

свет яр –

там Вакх

тайн вождь.

Внемль, Вакх,

глас мой:

я, наг,

зрю смерть.

СТРОФА 2

Олимпийские боги живы,

прав их закон железный,

охватывающий едино

смертное и живое.

АНТИСТРОФА 2

И подземные боги живы,

прав их закон железный,

охватывающий едино

смертное и живое.

Корифей

Горе и радость вместе

ходят, и обоюдно

ранит клинок двуострый:

норов их одинаков.

Хор (вместе)

Бог бессмертный, рожденный дважды.

СТРОФА 3

Бог, склонивший лицо живое

над Аидовой мрачной бездной,

бог, отведавший роковое

в доле смертной и доле слезной.

АНТИСТРОФА 3

Бог растерзанный, бог, обретший

знанье смерти и знанье жизни,

Дионис, с тонких лоз сошедший,

в чаши емкие соком брызни!

ЭПИСОДИЙ 2

На сцену выходит Дионис.

Дионис

Устал и запыхался. Дай воды скорей –

смотри, чтобы холодная да чистая, –

вино себе разбавлю; значит, чашу дай

из тех, что для гостей почетных вынули

из кладовой. Ну, что стоите маетесь?

Живей давайте – видите, усталый я.

Во время всей этой речи Климена стоит неподвижно и внимательно слушает. Девушки из хора мечутся как угорелые, одна из них находит наконец чашу, наполняет ее водой и хочет дать Дионису, но Тиресий отбирает чашу и преподносит Дионису с пакостными, низкими ужимками.

Тиресий

Великий Дионис, великой радости