В четверг в 18.30 я входил в почтенное здание Географического общества в Гривцовом переулке, прогулявшись до него пешком аж от Гостиного двора по Садовой. Как ни странно, не опоздал. В Географическом обществе было тихо и пусто. Стены, слышавшие Пржевальского и Миклухо-Маклая, внимали тишине. Казалось, что здание вымерло. Все респектабельно, достойно, даже величественно («аромат высокой древности», как сказали бы в старом Китае), но… слишком похоже на храм богов, которым перестали поклоняться. Жертвенник остыл, жрецы разбежались, вещий глас струй Кастальских умолк. Но храм оставленный – все храм, кумир поверженный – все бог. В гардеробе раздевалось два человека, на вешалках висело не более десятка плащей и пальто. Не густо будет народа на презентации, не густо. Раздевшись, я спросил у служительницы, которая, судя по ее возрасту, вполне могла видеть Семенова-Тян-Шанского, где состоится презентация общества «Путь Дракона», и получил ответ, что в малой библиотеке на втором этаже. Я поднялся наверх. Из приоткрытой гигантской дубовой двери в полутемный коридор лился свет. Значит, жизнь здесь все же есть. Я вошел внутрь и огляделся.

Малая библиотека представляла собой довольно большую вытянутую комнату с высокими старинными книжными шкафами по стенам. В центре практически во всю длину зала стоял длинный стол, покрытый классическим зеленым сукном. Светлился из антикварной люстры на потолке и из двух настольных ламп на столе, покрытых зелеными абажурами. Несмотря на это, свет в комнате казался каким-то янтарно-абрикосовым, каким он бывает почему-то только в старинных интерьерах. За столом сидело человек десять, публика довольно разномастная и разновозрастная. Несколько молодых людей, одна глубокая старушка (эта, скорее всего, из завсегдатаев здешних мероприятий, ей явно все равно, на что ходить – на «Путь Дракона» или на лекцию о парках Версаля) и несколько классических интеллигентов эпохи застоя – молодость их явно приходилась на эпоху брежневского детанта, и поэтому я мог практически считать их «эпохально близкими» (во всяком случае мне это лишь чуть старшее, нежели мое, поколение ближе и понятнее следующего, плохо знающего, кто такой Ленин, не имеющего опыта кухонных посиделок и чтения самиздатовских распечаток и не улыбающегося при цитировании Ильфа и Петрова). Во главе стола сидел мужчина средних лет, почему-то напомнивший мне Мережковского, каким тот изображен на фотографии первого тома сытинского издания его сочинений 1914 года – маленький, довольно щуплый (скажем лучше, субтильный), в очках и с черной аккуратно подстриженной бородкой. Его большие черные глаза, несомненно, светились умом. Этот человек мне определенно понравился, и я почувствовал себя спокойнее. Во всяком случае, откровенных шарлатанов или сумасшедших здесь вроде бы не наблюдалось. На столе перед председательствующим я заметил желтый флажок, который успокоил меня еще больше: на нем я усмотрел иероглифы «лун дао» («путь дракона») – значит, все же Дальний Восток, а не каббала.

В зал вошел еще один человек лет сорока пяти, в джинсах, свитере и клетчатой рубашке с расстегнутым воротом. Среднего роста с русыми волосами, тонким носом с горбинкой и небольшими усиками. В руках он держал блокнот с вложенной в него шариковой ручкой. Он подошел к «Мережковскому», и они поздоровались за руку. Минут через десять (на моих часах было уже семь, начало презентации явно запаздывало) в зал вошли три дамы, одна из них серая и невзрачная («церковная мышка», – подумал я про себя), одна молодящаяся с миной КСПшной жизнерадостности и турпоходовского оптимизма на лице (не люблю такой тип, очень утомляет – все эти «а я еду, а я еду за туманом» явно не для меня) и одна совершенно другого типа, энергичная, с умеренной косметикой, в хорошем брючном костюме и с очень деловым выражением на лице. «Явная феминистка», – подумал я. Две дамы уселись на стульях, а феминистка направилась к председательствующему и что-то сказала ему на ухо, тот улыбнулся и усадил ее рядом с собой. «А вот и Гиппиус пожаловала», – возникла в голове несколько ерническая мысль.

Мужчина с усиками передал председательствующему плеер с присоединенными к нему маленькими колонками. Тот включил плеер, и из него зазвучала довольно мелодичная музыка с отчетливо восточным колоритом. Минуты через три плеер был выключен, председательствующий поднялся и заговорил приятным бархатистым баритоном:

– Уважаемые дамы и господа! Дорогие коллеги и единомышленники! Досточтимые гости! Вы прослушали гимн нашей организации, написанный нашим уважаемым секретарем Юрием Ефимовичем Анисимовым, композитором по призванию и по профессии. Конечно, мне приходится принести извинения за качество звука, но… (он широко развел руками) не будем о грустном. Пока же позвольте мне открыть наше первое официальное заседание, презентацию нашего юного общества и предоставить слово всеми нами ценимому Павлу Аркадьевичу Артамонову, без которого не то что нашего общества, но даже его идеи бы не существовало.

Раздались довольно жидкие аплодисменты. При имени Артамонова я несколько напрягся: вот он, алхимик Ильи! Как я подсознательно и ожидал, с места поднялся мужчина с усиками и заговорил медленно, слегка картавя (чувствовался очень легкий южнорусский или восточноукраинский акцент). Первый оратор оказался отнюдь не златоустом (как я убедился позднее, писал он гораздо лучше, нежели говорил), но краткость была явно сильной стороной его красноречия. Воспроизвожу его краткое выступление без купюр (оно и так было крайне непродолжительным), но с некоторой стилистической коррекцией, поскольку, повторяю, элоквенция его речи была весьма относительной.

– Наше общество создано для того, чтобы мы занимались делом. Наша интеллигенция любит поболтать о высоких материях, а делом заниматься не любит. Беда России – это слово «духовность», от которого одни закатывают глаза к небеси, а другие начинают писать кипятком. Ах, духовность… Ах Восток, ах махатмы! Ах православный русский дух! Все ахи да вздохи. Наше общество не для этого, будем работать, будем заниматься делом, а не духовностью. Вначале надо языки учить и над текстами покорпеть или хоть на голове постоять, а потом уже про «духовность» говорить.

«Мережковский» слушал речь своего коллеги и, видимо, друга с легкой улыбкой. Когда тот сел на место, «Мережковский» встал и произнес:

– Ну а теперь позвольте мне предоставить слово самому себе. Поскольку у нас присутствуют уважаемые гости (он не без элегантности слегка поклонился в мою сторону), которым не имею чести быть представленным, восполню этот пробел, игнорируя как китайские, так и британские церемонии. Александр Иванович Богословский, кандидат технических наук, философ-любитель (ничего, Юм со Спинозой тоже были любителями, – снова легкая улыбка: не воспринимайте, мол, всерьез, мании величия у меня нет) и президент этого еще пока не славного общества (аплодисменты). Позвольте мне ныне, уважаемые господа и единомышленники, представить на ваше усмотрение и рассмотрение скучный доклад или, как говаривали в старину, реферат о драконе. Ибо, не понимая символизма и семантики этого существа, вы не сможете понять целей, задач и специфики нашего, как сказано в свидетельстве о регистрации, общественного объединения граждан.

Далее последовал доклад об образе дракона в культурах мира. Не было забыто ничего – ни индийские Вритра и Шеша, ни славянский Змей-Горыныч, ни пернатый змей Кетцалькоатль, ни средневековые драконы, с которыми сражались святой Георгий Победоносец и бесстрашные рыцари из романов, сведших с ума несчастного идальго из Ламанчи. Особое место, конечно, в этом докладе было уделено Китаю, докладчик поведал о культе Царя-Дракона (Лун-вана), об императорском «луне» и более демократическом «мане», о драконе и тигре в контексте символики даосской алхимии (наверно, результат влияния Артамонова) и о многом другом. Не забыта была и Библия, от Медного Змия, воздвигнутого Моисеем в пустыне, докладчик перешел к гностикам, рассказал об офитах и каинитах, подчеркнув, что Змий-искуситель Книги Бытия для них был Змием Моисея – грядущим Христом, благодатным избавителем и освободителем оттирании запретов злобного демиурга Иалдабаофа. Только о драконах Натана из Газы и саббатианской каббалы не было сказано ничего. И это не было подозрительным, напротив, вполне естественным: откуда им про это знать? Только у Шо-лема есть кое-что, да в паре англоязычных статей израильских ученых… Один пассаж из речи «Мережковского» (прошу прощения, Богословского) привлек мое внимание как оригинальный и достаточно остроумный. Воспроизвожу его по памяти максимально близко к тому, что звучало в тот вечер в Географическом обществе.