– Вот они, – ответил Барберен, показывая на голубой бумажный платок, завязанный узлом.

Виталис развязал его и посмотрел, что там находится. В узле оказались две рубашки и холщовые штаны.

– Это не то, о чём мы с вами условились. Вы должны были отдать его вещи, а я вижу здесь только лохмотья.

– Других у него нет.

– Если бы я спросил у ребёнка, он ответил бы мне, что это не так. Но я не хочу спорить. У меня нет времени, пора отправляться в путь. Пойдём, малыш. Как тебя зовут?

– Реми.

– Идем, Реми. Возьми узелок и ступай впереди Капи. Шагом марш!

Я умоляюще посмотрел на него, потом на Барберена. Оба они отвернулись, а Виталис взял меня за руку. Надо было уходить. Когда я переступил через порог нашего бедного домика, мне показалось, что я оставил в нём частицу самого себя.

Я быстро огляделся вокруг, но мои глаза, затуманенные слезами, не увидели никого, к кому бы я мог обратиться за помощью: ни на дороге, ни в поле не было ни одного человека.

Я начал звать:

– Мама! Матушка!

Мне никто не ответил, и я горько разрыдался. Пришлось следовать за Виталисом, который не выпускал моей руки.

– Счастливого пути! – крикнул Барберен и вернулся в дом.

Все было кончено.

– Ну, Реми, пойдём же! – ласково потянул меня за собой синьор Виталис.

Дорога, по которой мы шли, поднималась зигзагами в гору, и на каждом повороте я мог видеть домик матушки Барберен, который постепенно становился всё меньше и меньше. Я часто бегал по этой дороге и знал, что, когда мы дойдём до верхнего поворота, я увижу домик последний раз, а затем, как только мы пройдём несколько шагов по ровному месту, его уже больше не будет видно.

Мы поднимались довольно долго и наконец добрались до вершины горы. Виталис по-прежнему не выпускал моей руки.

– Позвольте мне немного отдохнуть, – попросил я.

– С удовольствием, мой мальчик.

Он отпустил мою руку и в то же время многозначительно взглянул на Капи, который, очевидно, понял его. Тотчас же, как это делают пастушечьи собаки, Капи встал позади меня. Я понял, что Капи мой сторож, и, если я попытаюсь сделать хотя бы одно движение, чтобы удрать, он схватит меня за ногу.

Я уселся на краю дороги, обсаженной дёрном. Капи улёгся рядом.

Внизу расстилалась долина, по которой мы только что шли. А ещё дальше одиноко стоял тот домик, где протекло моё детство. Его нетрудно было отыскать среди деревьев, потому что в это время небольшая струйка дыма выходила из трубы и поднималась вверх, почти достигая нас. Мне показалось, что с этим дымом до меня донёсся запах сухих дубовых листьев, что я сижу у нашего очага, на маленькой скамеечке, а ветер, забравшись в печную трубу, выбивает дым мне прямо в лицо. Несмотря на далёкое расстояние и большую высоту, все предметы, хотя и в уменьшенном виде, были отчетливо видны. Единственная курица, которая у нас оставалась, ходила взад и вперёд по навозной куче. Отсюда её можно было принять за маленькую птичку. За углом дома я видел грушевое дерево с искривлённым стволом, на котором я любил кататься верхом. Дальше, рядом с ручьём, протекавшим светлой ленточкой по зелёной траве, находился мой отводной канал. Я выкопал его с огромным трудом, для того чтобы приводить в движение колесо мельницы, которую я сам сделал. Колесо это, увы, ни разу не повернулось, несмотря на все мои старания. Всё там было по-прежнему, всё находилось на своих обычных местах: и тачка, и плуг, сделанный из кривого сучка, и ящик, где я растил кроликов, и садик, мой дорогой садик…

Кто увидит, как зацветут мои милые цветочки? Кто будет ухаживать за моими земляными грушами? Конечно, Барберен, противный и злой Барберен. Один только шаг – и всё исчезнет навсегда… Вдруг на дороге, ведущей от деревни к дому, я заметил белый чепчик. Он исчез за деревьями, потом быстро появился снова. На таком далёком расстоянии я мог различить только белый чепчик, который, подобно светлой весенней бабочке, мелькал среди ветвей. Но в иные моменты сердце видит лучше и дальше, чем самые зоркие глаза. Я узнал матушку Барберен. Это она, я был в этом уверен, я это чувствовал.

– Ну что, – спросил меня Виталис, – идем дальше?

– Подождём ещё, прошу вас!

– Значит, мне сказали неправду, и ноги у тебя слабые. Ты уже устал. Это сулит нам мало хорошего.

Но я ничего не ответил, а всё глядел и глядел. Да, это была матушка Барберен: её чепчик, её синяя юбка.

Мы поднимались довольно долго и наконец добрались до вершины горы. Виталис по-прежнему не выпускал моей руки.

Она быстро шла, словно торопилась как можно скорее вернуться домой. Подойдя к калитке, она толкнула её и быстро вошла во двор.

Я тотчас же вскочил, забыв о Капи, который прыгал вокруг меня.

Матушка Барберен недолго оставалась в доме. Она тотчас же вышла оттуда и принялась бегать по двору взад и вперёд, протягивая руки. Несомненно, она искала меня.

Я рванулся вперёд и громко закричал:

– Мама! Мама!

Но мой крик не долетел до неё и не мог заглушить журчание ручья.

– Что с тобой? Ты сошёл с ума? – спросил меня Виталис.

Я молчал, не отрывая глаз от матушки Барберен. Но она не знала, что я нахожусь так близко от неё, и не думала о том, что ей следует только взглянуть наверх, чтобы увидеть меня. Она пробежала через двор, вернулась на дорогу и стала повсюду искать меня. Я закричал ещё сильнее, но и на этот раз безуспешно.

Тогда Виталис понял, в чём дело, и подошёл ко мне. Он сразу заметил белый чепчик.

– Бедный малыш! – пробормотал он вполголоса.

– Умоляю вас, позвольте мне вернуться! – закричал я, ободрённый его словами.

Но он взял меня за руку и заставил спуститься на дорогу:

– Ты уже отдохнул. Идем!

Я хотел вырваться, но он крепко держал меня.

– Капи, Зербино! – позвал Виталис.

Собаки окружили меня. Пришлось следовать за Виталисом.

Пройдя несколько шагов, я обернулся, но мы уже перевалили через вершину горы, и я не увидел больше ни нашей долины, ни нашего домика. Одни голубоватые холмы, казалось, поднимались до самого неба. Взгляд мой затерялся в безграничном воздушном пространстве.

На вершине горы, которая разделяет бассейны рек Лауры и Дордони, Виталис взял меня за руку, и мы тотчас же начали спускаться по склону, обращённому на юг. Только после того как мы прошли около четверти часа, Виталис выпустил мою руку.

– Теперь иди тихонько возле меня и помни, что, если ты вздумаешь бежать, Капи и Зербино мигом тебя схватят. А зубы у них очень острые.

Бежать! Я прекрасно понимал, что бежать невозможно и, следовательно, не стоит даже пытаться. В ответ я тяжело вздохнул.

– Тебе очень грустно, – продолжал Виталис, – я вполне это понимаю. Если хочешь, можешь поплакать. Но постарайся понять одно: то, что произошло, не является для тебя несчастьем. Что тебя ожидало? Вероятно, ты бы попал в приют. Люди, воспитавшие тебя, – не твои родители. Мать, как ты мне сказал, была к тебе очень добра. Ты любишь её, тебе тяжело с ней расставаться, всё это так, но подумай, разве она могла оставить тебя против воли мужа? С другой стороны, муж её, может быть, вовсе не такой плохой, как ты о нём думаешь. Ему не на что жить, он калека, работать не может и вполне справедливо рассуждает, что нельзя же ему умирать с голоду для того, чтобы тебя кормить. Пойми, мой мальчик: жизнь – тяжёлая борьба и не всегда приходится поступать так, как хочется.

Без сомнения, это были мудрые слова, во всяком случае – слова человека, имевшего житейский опыт. Но в настоящий момент я чувствовал такое сильное горе, что никакие слова не могли меня утешить.

Я никогда больше не увижу ту, которая меня растила, ласкала, ту, которую я любил, как родную мать. При этой мысли у меня сжималось горло и я задыхался от слёз. Тем не менее, идя рядом с Виталисом, я невольно думал о том, что он мне только что сказал. Конечно, он был прав. Барберен мне не отец, и у него нет оснований терпеть нужду ради меня. Он добровольно приютил меня, хотел воспитать. Если теперь он от меня отделался, то только потому, что не имел средств меня содержать. И я всегда должен с благодарностью вспоминать о годах, проведённых в его доме.