Я невольно кивнул, но тут же спохватился – ещё не хватало, общаться с исконным врагом Сути. А это был именно «данашшан», охотник за головами Изменяющих Суть. Осознание данного факта наполнило мою душу предсмертной тоской. Против «данашшана», вооружённого Замыкателем, да не абы каким, а синим, высшей силы, шансов у меня не было. Но оставался другой вопрос, который немного расшевелил застывшее было нутро. Откуда они узнали обо мне? А особенно - о том, где и когда я буду? Если этим утром я ещё сам не знал, что так скоро сойду на берег. Газаяр словно прочитал мои мысли (хотя кто знает, какие способности давал ему Высший камень) и нова заговорил:
- То, что привело нас к тебе, ересиарх, у тебя в руках.
Рядовые газаяры всё также молча стояли вокруг меня. А я лихорадочно соображал, что имел в виду Белый. Статуэтки? Очень может быть… Но тогда получается…
- Да, - кивнул данашшан, подтвердив мрачную догадку о чтении мыслей, - Мы всё подстроили. Ты не мог не купиться на Радугу Четырёх. И оказался на этом берегу, как мы и предполагали. Мы ждали тебя.
Белый задумчиво погладил правой ладонью поверхность камня со словами:
- И фигурки, кстати, самые настоящие, мантикор. И они действительно могут помочь вернуть в мир Радугу Четырёх. Но разве не знаем мы все, что за этим последует конец мира сущего? Хотя ты мог бы ответить, что всякий конец есть лишь начало чего-то нового. Но это всё от Обманщика.
Он в два шага приблизился ко мне и спокойно забрал поясную сумку с трофеями. В ту секунду мне до боли в спине захотелось порвать этого наглеца, возомнившего себя Сфинкс знает кем. Но сила Замыкателя окатила меня новой волной леденящей судороги. От боли в глазах всё размылось и поплыло. На что данашшан покивал с искренним участием:
- Поплачь, мальчик. Тебе стоит омыть свою душу очищающими слезами. Ибо душа твоя, если она у тебя есть, скоро предстанет перед Иаллихом-Судиёй.
Не верить ему у меня не было оснований. Захотелось выть и кататься по песку, сбрасывая с души отчаяние. Но синий камень лишил меня и этой малости. Словно тёмное покрывало закрыло мир вокруг – в считанные минуты на пустыню опустилась ночь. Не помогло даже то, что сейчас мы были на берегу океана. Лишь тонкий серпик Луны отражался в чёрной глади бесконечной воды да серебрил гребни дюн вокруг нас. Отец наш сущий Иаллих! За что?! Страх смерти поднял, наконец, голову в моём сердце. Я даже представить себе не мог, каково это – не быть. Вернулось давно забытое ощущение потерянности и беспомощности. И я знал, что на этот раз мой отец не появится в последний момент. Он вообще не знает, где я и что происходит. Захария начнёт переживать только послезавтра. Когда на память от меня останутся лишь кости в песках Афалы. И то – только в лучшем случае.
Данашшан в белых одеждах скривил тонкие губы в усмешке и сказал:
- Моя задача в нашем с тобой сплетении судеб проста, ересиарх Сути. Я подготовлю тебя к встрече с Судиёй, обнажу твою душу, очищу её от шелухи гордыни и самоуверенности, от покровов суждений и костылей принципов. Да помогут мне в этом кинжалы моих соратников.
Ужас свирепой гидрой пронзил каждую клеточку моего тела. Забыть о таком я просто не мог! Но почему-то сейчас даже и не вспомнил о том, что данашшаны никогда не убивают Изменяющих Суть просто так. Пляска Тысячи Кинжалов… Я слышал рассказы отца и друзей нашей семьи об этом диком обычае Охотников. И понял, что к восходу солнца перестану быть собой. Словно что-то потухло во мне, не имея возможности сбросить узы проклятого камня и вырваться из рук фанатиков, ненавидящих любого, кто хоть немного не похож на людей. Главарь газаяров тенью отступил от меня и распорядился:
- В лагерь его. И да сопутствует нам благоволение Судии. Лишь об этом вопрошаю Тебя, Иаллих, Воплотитель Чаяний и Даритель Радостей. И да будет воля Твоя благом для слуги твоего Гаула Ибн Ферхада Ибн Аллушада.
Он назвал своё имя, вбивая последний гвоздь в гроб моей надежды хоть как-то освободиться. Белый данашшан не собирался выпускать меня из рук живым. Гаул поднёс сапфир к губам и легонько подул на него, словно снимая тонкий слой пыли. Миллионы ледяных игл вонзились в моё тело и стали нагреваться, распускаясь в глубине моей плоти тюльпанами ало-светной боли. И крик, тщетно попытавшийся вырваться из моего парализованного горла, едва не удушил меня на месте. Но сознание отключилось раньше, чем взор Упокоительницы Надежд успел обратиться в сторону моей пойманной души.
Поток холодной воды вырвал меня из небытия, словно свирепый пёс, треплющий кусок тряпки. Тело скрутило последними тянущими жгутами всепоглощающей судороги. Равнодушный голос Гаула проговорил из темноты ночи:
- Пусть снизойдёт на тебя дух Судии нашего. И да наградит Он тебя силой довести до конца Пляску Тысячи Кинжалов, ересиарх Сути.
После чего он издал странный протяжный полустон – полувой из трёх протяжных слогов всё на том же древнем языке песков. И в ночи запылали разом четыре больших костра. Как будто выдержанные в порохе, сухие поленья песчаной ивы вознесли к звёздам языки живого огня. Двое или трое обладателей сильных рук почти бережно подхватили меня с мокрого песка и поставили на ноги, придерживая, чтобы не упал от боли в ногах. Блеснули кинжалы и лоскуты моей одежды слетели на песок, оставив меня полностью обнажённым. Тень Гаула воздела руки в величественном молебне к небесам:
- Дай ему силы, Судия.
Наверное, это послужило знаком тем, кто держал меня. В свете костров, промеж которых я внезапно оказался, рухнув на четыре точки, зрителей происходящего видно не было, и обмирающее стеснение нагого тела, закравшееся было в сердце, отступило. Потому что в песок прямо перед моим лицом с тихим шорохом вонзилось острие тонкой цепи, составленной из мириады плоских сегментов, на вид очень острых. Стальное жало с тем же шорохом вернулось в темноту, которая отозвалась гулом множества голосов. И в темноте за кострами зазвучала одинокая флейта, наполняя пространство трепещущими переливами странной мелодии. Снова тьма шевельнула блестящим жалом, и моя правая нога дёрнулась, раскрываясь тонкой щелью разъятой плоти. Кровь брызнула на песок, а голос данашшана вплёлся в мелодию, не нарушая ритма:
- Пляши, еретик. Пляши, извращённый. Или плоть твою разнимет сталь.
Ворожейная то была музыка. Словно не было только что удара по ноге. И не было вокруг никаких врагов в темноте. Только костры, трепещущие на ветру языками оранжевого пламени. И звуки, похожие на танец песчаной змеи, оставляющей на песке обманчивый след. Я знал, что всё происходящее – лишь первый шаг Пляски. Причём, самый лёгкий. Снова свистнула стальная плеть, но теперь я словно знал, откуда и куда придётся удар. Ноги сами развернули тело, пропуская разящее жало под правой рукой. И ночь возрадовалась, откликнулась ещё двумя сполохами металла. Мои движения в попытках избежать новых ран действительно стали напоминать какой-то сумасшедший танец – смертоносные жала вылетали из темноты с самых непредсказуемых сторон. А флейта где-то за кострами пела раненой птицей, призывая раствориться в Пляске. Что я и сделал.
Звёзды над головой искристыми точками закружились в хороводе, сплетаясь с шагами по песку. Руки ласково принимали блестящие полосы и отводили в сторону. Рано, пока рано нам знать друг друга, дети Земли и Пламени. Ноги вязали узор на песке, превращая отблески от костров в скопище теней и дрожащих бликов. И рождалось начертанное имя этого древнего мира. Каждый звук странной мелодии отзывался в теле трепетом мышц, ведя смертную плоть в танце слияния с ночью и пустыней. И стальные змеи по-прежнему были бессильны в попытках поцеловать меня. И лишь печальный голос данашшана вплетался иногда в переливы живой тоскливой неги:
- Пляши, еретик. Пляши, извращённый. Или плоть твою разнимет сталь.
Но у всякого дела есть второй шаг. И вот в мелодию флейты вмешался звон струн витого дутара, заставляя мир вокруг меня кружиться всё быстрее и быстрее. Убийственные плети превратились в многоголовую гидру. Теперь я уже не дразнил ядовитую змею своей смерти. Началась настоящая схватка плоти и металла. Пока ещё мне хватало сил, задора и желания выжить во что бы то ни стало. Пока ещё хватало. Но тонкие порезы всё чаще стали украшать мои руки, ноги и торс. Тусклые щупальца ночи уже не ластились игриво, лишь намекая на прикосновение. Нет, теперь они словно прощупывали меня на крепость, пробовали моё тело на вкус. Но и мои руки каким-то образом приобрели силу мечей. Две плети, отрубленные порывистыми ладонями, так и застыли под ногами дохлыми змеями, являя свету костров истину Не Всесильности.
