– Гр-р-р, – прорычал в ответ человекоподобный ящер, схватил колдуна за плечо и одним взмахом когтистой руки лишил его нижней половины туловища. Верхнюю же выкинул в огонь ближайшего спаленного дома.

Вот теперь все было действительно кончено. Чешуйчатый гигант глубоко и тяжело вздохнул, и, сделав шаг, припал на одно колено, будто тяготимый собственным весом. Силы явно покидали его. Он с трудом поднялся, и, пошатнувшись побрел в сторону небольшого озерца с мягкой и почему – то всегда теплой, даже зимой, водой. Крылатый монстр упал на четвереньки на обрывистом бережку, попытался снова встать, но лишенный сил, рухнул в темную воду. На рассвете можно было бы заметить бессознательное тело рослого юноши со спокойным, казалось бы, свободным от всех земных тревог, лицом, плавающее на поверхности, но не тонущее. Дождь давно кончился, потушив пожар перед тем, как удалиться. Над местами, ранее известными как селение Холрен воцарилась тишина.

Тишина. С нее все началось, и она же переживет все сущее. Подведет итоги всемирной жизни, осудит ее и вынесет приговор. И после Абсолютного Конца лишь тишина доживет до рождения чего – то нового, чему даже бессмертные не в состоянии найти названия.

Такому утру как это можно привести лишь один эпитет – божественный рассвет. Над кронами деревьев по голубому небу плыли чудесные барашки, лиловые от поднимавшегося солнца. Йорвин беззаботно считал их как маленький мальчик. После сорок седьмого он вдруг сбился, разум вернулся к нему, и как отпущенная натянутая до предела тетива, по сознанию ударил горький факт. Это был не сон.

Йорвин лежал на берегу того озерца, которое некогда так любили холреновчане, в которое вчера упал огромный свирепый монстр. Он лежал на спине, ноги его были в воде, а торс – на берегу. Йорвин был наг, ведь его одежду уничтожила его же ярость. Шевелиться страшно не хотелось. Тело ныло после вчерашних похождений, да и попросту лень было что-либо делать. Но вставать надо, ведь жизнь не стоит на месте, и никогда не спрашивает ничьего мнения.

Йорвин поднялся с немалым трудом, и, страшно хромая на обе ноги, пошел осматривать место побоища. С каждым шагом идти становилось все легче. И через некоторое время он даже перестал хромать. Следов ватаги демонов не осталось вовсе. Их тела сгорели со смертью заклинателя, и пепел смешался с грязью и водой. Лишь ноги колдуна лежали в луже крови, порядком размытой дождем.

Первым долгом Йорвин отправился к пепелищу собственного дома. Разумеется, Торвальд не спасся, хотя Йорвину отчаянно хотелось надеяться, что он его найдет под обломками потрепанного, но живехонького. Но нет, он был мертв. Торвальд явил немалую доблесть, защищая родной дом. В тот момент, когда Йорвин практически бегом мчался в Холрен, в деревню пришел человек в черном балахоне и на ломанном всеобщем велел выдать ему некоего «мальчишку-со-шрамом», пригрозив, что в случае неповиновения вся деревня умрет мучительнейшей смертью. Разумеется, Йорвина никто не выдал, и не выдал бы даже, если бы он был в селении. Колдун только расхохотался и сказал: «Парня я все равно найду, а вот вы подписали себе приговор». С этими словами он тал махать руками и шептать заклинания на древнем черном наречии. В земле образовалась черная дыра, из которой валом повалила нечисть. Демоны рвали жителей на части, перегрызали им глотки и поедали их глаза. Не щадили никого. Стар и млад гибли бок-о-бок. Лишь Торвальд и еще несколько удальцов схватились за мечи, вилы и топоры. Торвальд неутомимо рубил демонических гадов, пока не нашелся один из них, который схватился за лезвие, когда Торвальд всадил ему клинок в брюхо. И не дал сразу его освободить. Секунда промедления – и Торвальд был заколот собственным мечом. Тело зашвырнули в горящую хижину кузнеца. Там и нашел его Йорвин. Меч твари переломили в двух местах, и отправили вслед за хозяином. Огонь надругался над телом, лишив его ног и левой руки. Густая кучерявая растительность на голове кузнеца сгорела, и открылось простое, но благородное, несмотря на страшные ожоги, лицо. Йорвин никогда не видел открытого лица Торвльда. Оно всегда скрывалось под гривой густых волос и не менее густой бороды. Йорвин упал на колени и обнял того, кого считал отцом. Пусть не родным, да это и не важно. Даже своего истинного отца он бы никогда не полюбил бы так, как этого человека. Йорвин думал, что на его похоронах он заплачет. Первый раз в своей жизни. И это будет тихая смерть почтенного человека, который прожил достойную жизнь и умер старцем в теплой постели среди близких и друзей. Но что-то слезы не шли. Не было их в сухих как песчаные барханы глазах Йорвина.

Надо было одеться. Не бегать же голышом? У Торвальда был подвал, где он прятал самое ценное. Быть может, там найдется что-нибудь? Йорвин открыл почерневший от гари люк и спустился вниз. В освещении не было нужды. Крыши у дома уже не было. В подвале было полным-полно всякого разного барахла. Инструменты, слитки стальные, серебряные и платиновые, мешки с углем и прочее. Одежду Йорвин нашел. Он подобрал себе новые сапоги, теплые льняные штаны и коричневый плащ с капюшоном, отлично спасавший от дождя.

Уже на выходе Йорвин заметил сундук из черного дуба и решил полюбопытствовать. Может, есть что полезное. А в сундуке покоилась блестящая, даже в таком слабом свете стальная кольчуга и здоровенный двуручный меч – фламберг. Кольчуга была из высококачественной хромированной стали. Технологию хромирования привез в деревеньку один странствующий ученый, и продал Торвальду в обмен на починку одного тонкого приспособления, которым тот каким – то образом измерял время с поразительной точностью. Каждое колечко на груди было спаяно с пластинкой, удваивавшей защиту как от меча, так и от стрелы. Меч был длиной с самого Йорвина, обоюдоострый, из той же хромированной стали, что и кольчуга. Вдруг, до Йорвина дошло, что это такое. Торвальд какой-то, перебрав меду, сболтнул в трактире, что подарит сыну на двадцатый день рождения такой подарок, что любой воин выдерет себе бороду от зависти. И в самом деле, приготовил подарок, достойный принца в серебряных доспехах. До дня двадцатилетия Йорвина было чуть больше месяца. Какое было бы пиршество по этому случаю! Какая была дружная деревня, и как здесь все любили и уважали друг друга! Все погибшие люди не заслужили такой участи. Такой несправедливости не должно быть места в подлунном мире.

И тут на глаза Йорвина навернулись слезы. Он заплакал первый раз за свою сознательную жизнь, и плакал долго. Выливалось все, копившееся годами до этого момента. А когда кончились слезы, пришла твердая уверенность, что тот, кто в ответе за этот террор получит по заслугам, будь то завтра или годы спустя. Ему за чем-то нужен парень из деревни. Что ж, он его получит. И это будет его последняя победа в жизни.

Йорвин не поленился отправить каждого жителя деревни в последний путь. Он соорудил ложа из уцелевших тынов, и уложил на них тела так, чтобы родные были рядом друг с другом, посыпал их соломой, и поджег головешкой. Йорвин не сомневался, что мокрое дерево гореть будет хорошо. Огонь всегда ему подчинялся беспрекословно. Костер сильно дымился, но загорелось сильно. Торвальда он определил в курган, на который приволок наковальню и молот отца. Меч, также трагически погибший вместе с хозяином вложил в руку героя. Если бы Йорвин умел писать, он бы выбил на наковальне имя человека, давшего ему приют, заботу и привившему волю к жизни несмотря ни на что. И в который раз проклял свою деревенскую безграмотность. Йорвин опустил голову и пропел похоронный гимн, который поют всей семьей, когда близкий человек отходит в мир иной.

Непомерною скорбию сердце полнится,

И падает в землю слеза.

Человек, что по жизни со мною шел смело

Из мира ушел навсегда.

Навеки запомню я имя того,

Кто стал вдруг судьбе неудел.

И молиться я буду, чтоб дух его светлый