Первые несколько дней после этого он не запомнил вовсе - они пролетели в тумане как одно мгновение. Затем он вспомнил, что ужас можно утопить в вине и принялся за дело так рьяно, что однажды Санса обнаружила его в винном погребе, валяющегося возле бочки красного, и пьяного настолько, что он даже не говорить не мог. Тогда она ничего не сказала, только поджала губы и приказала слугам отнести лорда Клигана в его спальню. На следующий день он узнал, что леди Винтерфелла велела ему явиться на учебный двор.
Там его ждала она и пара десятков крестьянских парней с испуганными лицами.
- Милорд - вежливо приветствовала она его кивком головы.
- Миледи - хрипло прокаркал он - язык распух во рту, а голова раскалывалась.
- У меня есть к вам просьба. Как вы знаете, в Винтерфелле нет сейчас мастера-над-оружием, а значит - некому тренировать моих солдат и домашнюю гвардию, которая всегда охраняла членов семьи Старк. Вы - самый опытный воин в замке, и, пока вы мой гость, я надеюсь, не сочтете за труд преподать им несколько уроков.
“Она смеется, что ли?” - голос Сансы вонзался в его голову раскаленным прутом. Это он-то - опытный воин, он, хромающая на обе ноги развалина, у которой все болит?
- Миледи… - он прочистил горло - На два слова.
Санса кивнула, и они отошли в сторону.
- Ты решила мне так отомстить? За мой отказ?
- Мейстер Волкан считает, что…
- В пекло твоего мейстера.
- …Что безделье убьет вас. И я с ним согласна. И я также надеюсь, что эта моя просьба вас не оскорбит и не покажется чрезмерной. Не буду более мешать вам, милорд.
Санса развернулась и ушла, а он остался стоять напротив толпы парней, чувствуя, как в теле болит каждая косточка и каждая жилка. В душе рождалась злость - первое живое чувство после того, как он снес брату голову. Ладно, хрен с ней, с Пташкой - тут она его переиграла, по мозгам ему с ней не тягаться. Сандор глубоко вздохнул и гаркнул:
- Построиться в линию, ублюдки! Шевелитесь!
========== 2. Другое будущее ==========
Ничего удивительного не было в том, что в конце концов она оказалась в его постели. Это случилось через полгода после того, как она попросила его - а на самом деле приказала - стать мастером-над-оружием в Винтерфелле. После того, как он убедился в том, что присланные парни - никчемные трусливые тюфяки, он отпустил их, длинно выругался, а на следующий день проснулся на рассвете и пошел на учебный двор - один. Там он выбрал себе меч, щит и доспех - и принялся приводить себя в порядок. В первый раз он выдохся очень быстро, и, еле добравшись до постели, рухнул на нее, чувствуя себя мешком с дерьмом. То же было и во второй, и в третий. Но, скрипя зубами и преодолевая слабость и боль, он продолжал, продолжал и продолжал. Меч менялся на копье, копье на булаву, а булава на топор. Так продолжалось, пока он наконец не ощутил вновь привычную легкость, когда оружие - это часть тебя, а тело двигается само, быстро и без колебаний нанося удар. Это стало началом его возрождения к жизни. Первый отряд сменился вторым, он гонял их, не жалея себя, и в итоге сделал-таки из них образцовых гвардейцев. Затем настал черед простых солдат. Потянулась обычная гарнизонная жизнь – может быть немного однообразная, может быть, немного скучноватая, но сосущая тоска если не исчезла совсем, то немного отступила.
Все случилось в день ее именин. За несколько дней до того зарядили обложные ливни, дорогу до Винтерфелла развезло, и Санса вынуждена была разослать воронов, предупреждая знаменосцев, что праздничный пир состоится позднее, когда погода наладится и земля подсохнет. Тем не менее, повар все равно расстарался приготовить праздничный ужин, и за столом они оказались вдвоем. Санса была необычно весела и расслаблена, ее сухость и жесткость ушли, словно на время она вдруг вспомнила, что она не просто леди Винтерфелла, в жизни которой было много всякого дерьма, а просто красивая молодая женщина, когда-то любившая веселье и развлечения.
Он ел за обе щеки - в обычные дни трапеза была обильной, но особыми изысками не отличалась - и исподтишка любовался ей. “Совсем взрослая” - напомнил себе Клиган в очередной раз, глядя на ее волосы, убранные в высокую прическу и строгое черное платье - он их не различал, но, это, видимо, было из нарядных. Они засиделись, обмениваясь шутками и подливая себе вина. Наконец, свечи догорели, еда была съедена, а вино - выпито. Слегка захмелев, он тяжело поднялся из-за стола, улыбнулся и посмотрел на нее так, как обычно себе не позволял.
- Доброй ночи, миледи. С именинами вас… Еще раз.
- Спасибо, милорд - она мягко кивнула ему с достоинством королевы и тоже улыбнулась - слегка, но явственно. - Доброй ночи и вам.
Несмотря на разгар лета, в его комнате было прохладно и сыровато. Клиган неторопливо разделся, улегся на волглую перину, задул свечу и почти уже заснул, когда вдруг рядом с ним скользнуло теплое обнаженное тело, чьи-то руки обвились вокруг его шеи и знакомый голос, слегка дохнув вином, произнес полушепотом:
- Вы забыли подарить мне подарок, милорд.
***
За тринадцать лет их брака Сандор не раз задумывался о природе своих отношений с Сансой Старк, и всегда приходил к одному и тому же вопросу: любовь ли это? Он не знал. Он терпел Сансу – это точно: терпел ее холодность, сдержанность, суровость, подозрительность к чужакам, невесть откуда появляющуюся иногда жадность и вспышки раздражения. Все это – обрушивавшееся, порой и на него точно холодный осенний дождь – который, впрочем, как ему иногда казалось, с годами становился все теплее и реже. Он хотел ее - хотел всегда, и ни время, ни длительность их союза, ни трое детей ничуть не ослабили его желания. Он заботился о ней. Он думал о ней с нежностью, и, порой, с жалостью, которую почти никогда не выказывал, зная, как Санса этого не любит, и надеясь, что когда-нибудь она и это в нем поймет. Наконец – он добровольно подчинялся ей как леди Винтерфелла, не оспаривая ее власть, хотя никогда не позволял ей заходить слишком далеко. Но можно ли было сочетание всего этого назвать любовью? Или счастьем? В последние годы он иногда позволял себе думать, что, пожалуй, да. Особенно последнее.
Но это было трудное счастье, выкованное из терпения, скудости и боли, построенное на руинах прошлой жизни их обоих. Когда-то он был Псом Ланнистеров, а она – Пташкой в золотой клетке. Останься они тем, кем были, возможно, у них было бы другое общее будущее. Но Пес умер в Речных землях, а Пташка отрастила клыки и стала волчицей – и жить приходилось исходя из того, что было у них сейчас, а не из того, что было когда-то. И все же, задавая себе вопрос, что столько лет удерживает его рядом с этой порой невыносимой женщиной, в то время как другой муж либо поучил бы ее смирению кулаками, либо плюнул на все, сел на коня и ускакал прочь, он не мог не признать, что где-то очень глубоко в душе он все же лелеет надежду найти в ней ту, прежнюю Пташку – точнее сказать, ту, какой она может стать сейчас, повзрослевшая и обретшая свою силу – найти и вытащить наружу.
Порой, в редкий миг взаимной откровенности – они вообще были довольно молчаливой парой, насколько он мог судить, - ему казалось, что он где-то видит ее, ощущает ее присутствие в Сансе, точно она снимает с плеч свою невидимую, но тяжелую броню и расправляет крылья. А Санса иногда в порыве той же откровенности порой делилась с ним своими сокровенными мыслями, которых обычно было не угадать за сжатыми губами и гладким лбом. Так однажды она призналась ему, что страдает от собственной холодности, которая сковывает ее точно тиски, как ей тяжело, что любовь к детям кипит внутри нее, как расплавленный металл и обжигает ее саму, но что-то не дает ей вылиться наружу, и ей приходится выжимать ее из себя по капле, с болью и усилием, и, должно быть кажется им холодной и неласковой матерью. С ним она все же иногда выпускала внутреннее на волю – когда была больна или огорчена чем-нибудь или в постели, впрочем, тоже не каждый раз – но всякий раз потом как будто стыдилась своих порывов как постыдной слабости. В одну из таких ночей, она вдруг спросила: как он терпит ее? Клиган тогда только плечами пожал – он тоже не умел словами выразить все то, что было внутри. Не знаю – ответил он тогда, и только крепче прижал в себе. Спасибо – прошептала она тогда, и – что бывало с ней очень редко – заплакала.
