Таким образом, в мире амазонок все отношения нормального мира были перевернуты (греки любили этот вид jeu d'esprit[42]). В отличие от фавнов и кентавров, амазонки физически не отличались от людей. Они были человеческими существами, живут в по-разному распорядку социального мира. Греки не рассматривали государство амазонок как идеал или как государство будущего, но и не видели в нем ничего чудовищного: это был социальный эксперимент. Они представляли себе, что произойдет, если мужчины будут делать женскую работу и наоборот, и ответ показал, что такое государство амазонок. Вопрос отнюдь не рассматривается как простая пища для бурлесков в духе Аристофана: историки отнеслись к нему со всей серьезностью. Во времена императора Августа географ Диодор написал подробный перечень миграций и походов амазонок.

Было очевидно, что образ жизни амазонок, с его насильственным подавлением полового влечения в годы полового созревания, должен был порождать конфликты, и поэты описывают их. Однако это не давало никаких оснований просто отрицать, что женщины могут быть солдатами и администраторами. Всегда есть место конфликтам: человек не может избежать своей судьбы. Военно-политические эксперты рассуждали так: если женщины тоже будут носить оружие, то это будет нам во многом менее удобно, но государство будет сильнее. Женщины от природы – не слабый пол; их нужно только правильно переориентировать, а их физические возможности развить. Образование в Спарте ставило перед собой следующие цели: оно с самой ранней юности стремилось уменьшить, а не подчеркнуть различия между полами, чтобы мужчины и женщины могли подменять друг друга в случае необходимости.

На практике из этих усилий мало что вышло. Даже в Греции женщины брали на себя ответственность в моменты величайшей опасности при осадах или отражении вражеского нападения, но греческие армии всё ещё всегда состояли из мужчин. Греческая история, в отличие от еврейской или римской, даже не упоминает никаких национальных героинь. Женщина была призом победы, добычей войны и отдыхом воина (используя формулу Ницше). Не только за стенами Трои военачальники приводили в лагерь своих любовниц, любимых рабынь, танцовщиц и флейтисток и наслаждались с ними часами отдыха. Нижние чины вынуждены были иметь дело с дочерьми той страны, в которой они сражались.

Однако Амазонская концепция взаимозаменяемости полов лежит в основе греческой эстетики. Она не оказала решающего формирующего влияния на греческий идеал красоты, ибо этот идеал родился не в Греции, а на южных берегах Средиземного моря. Греки в основном выходцы из Ионии, рано освободившиеся от Азиатского женского типа. Тучные женщины Ближнего Востока были им не по вкусу. Плодовитость чрева может быть похвальной, но она не прекрасна. Все черты, которыми так дорожили восточные люди, – полные груди, свисающие, как гроздья винограда, большой живот, широкие бедра, преувеличенные жировые подушки ягодиц – были отталкивающими для греков. Они восхищались другой линией, менее полной и более молодой: им импонировало более легкое, более гибкое, более изящное тело.

Египетская танцовщица была их моделью. Идеалом греческих мечтаний был грациозный женский тип, выведенный Нилом, с широкими плечами, нежными грудями-бутонами, прямым, чрезмерно стройным телом, выступающим из чашечки бедер, без выпуклостей и округлостей, как полуоткрытый цветок. Этот тип стал эллинизированным на Крите, на полпути между Африкой и Европой. Развитая культура, которая процветала в Критском Кноссе в середине II тысячелетия до н. э., закрепила идеал красоты, который греки продолжали лелеять вплоть до дня Праксителя.

Половые признаки были ещё менее выражены, чем в Египте. Это был а-сексуальный тип, общий идеал человеческой красоты, который был обязан больше духу, чем желаниям плоти. С первого взгляда трудно сказать, являются ли танцоры, изображенные на фресках царского дворца в Кноссе, мужчинами или женщинами. Даже в архаичных скульптурах, созданных 800 лет спустя на греческом материке, пол не всегда легко отличить, если волосы или одежда не дают указаний. Независимо от того, соответствует ли надпись фигуре Гермеса или Афродиты, лицо имеет одно и то же сексуально недифференцированное выражение, тело по-мальчишески стройное, руки по-девичьи тонкие. Даже в классический период, когда искусство стремилось к величию и пафосу, сексуальный элемент нейтрализуется до точки исчезновения. Аполлон со своей лирой, облаченный в мантию Бог, ведущий хор Муз, настолько же мало похож на мужчину, как и его женский поезд, что археология должна помочь биологии.

Решающим мотивом здесь, несомненно, была не ханжество. Представления человеческого существа, или боги в человеческой форме, не целенаправленно де-сексуализированных, как в Средние века, чтобы спасти созерцателя от похотливых мыслей. Все картины древности, даже девственная Артемида и суровая Афина, по-своему сексуализированы, но это нейтральная мода, которая не стремится возбудить другой пол. Секс – это своя сфера, укоренённая в эстетике, так как эстетика, в свою очередь, не может существовать без сексуального элемента. В этой сфере нет принципиальной разницы между мужчиной и женщиной, нет абсолютной разделительной линии, нет ничего, что привлекало бы исключительно один пол и отталкивало бы другой.

Так и в искусстве, и в природе. Они вместе образуют то, что мы называем реальностью, содержание нашей жизни. Нет никаких эстетических законов, которые действительны исключительно для произведений искусства и неприменимы к людям из плоти и крови. Даже здесь секс образует свою собственную сферу, неотделимую от эстетики. Было бы абсурдно говорить, что этот молодой человек красив, но только для девушек, или что эта девушка красива, но только для мужчин.

А привлекательность не может быть только одного пола, поэтому не может быть никакой разделительной линии между гетеро- и гомосексуальным влечением. Различие, кажущееся столь очевидным и фундаментальным для других эпох и народов, не имеет смысла для греческого ума, так как притяжение одного человека к другому основано не на различии половых органов, а скорее на тайных законах эстетики, которые несомненно существуют, несмотря на то, что наше знание о них лишь фрагментарно; она основана на наслаждении в определенных пропорциях, в ритме движения, тоне слов, в гармонии и даже в контрасте между мыслями и чувствами самых различных видов. Потребность в более близком подходе, которая рождается из этих вещей, выше секса. Объект может быть как мужским, так и женским. Она нейтральна по своей природе, как и причина, которая ее возбудила.

Только эллинистическая эпоха, когда азиатские влияния снова начали проникать в греческий дух, стремилась грубо расчленить этот нейтралитет, превратив Эроса в гермафродита, похотливого, истощенного гибрида, обладающего и мужскими, и женскими гениталиями и демонстрирующего их. На Востоке этот бисексуальный Эрос был задуман в виде чудовищного мужчино-женщины, то есть женщины с бородой и мужским детородным органом. Это анатомическое абортированное создание было слишком неэстетично для греков, которые подарили ему по крайней мере дыхание поэзии и очарования. Они изобрели басню, которая удовлетворяла логике и имела дело с естественным парадоксом в мягко намекающей манере. Прекрасный юноша однажды купался в колодце, и вид его так очаровал нимфу колодца, что она умоляла богов соединить ее тело с его. Так родился гермафродит, сын Гермеса и Афродиты. Это была легенда, увековеченная скульптором Поликсом во II веке до нашей эры, в его мечтательной, умиротворенной юностью нимфе. Прототип Поликса многократно имитировался в Александрии, адаптируясь к вкусу эпохи, которая любила свою эротику с комфортом. Поздний Ренессанс добавил ещё один штрих: гермафродит возлежал на роскошных мраморных подушках, приглашая и обещая, как a bonne a tout faire

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».