— Это корсет. Дамы носят такие вещи.

— Дамы могут носить хоть великанью мошонку вместо шапки, а тебе зачем! — зарычал Тормунд, и теперь, наконец, получил заслуженную награду: ее искренний, грудной, звучный смех.

***

Много лет спустя, вспоминая последовавшие за падением Зимы, а затем и Драконьего Огня, события, Тормунд улыбался собственной прежней наивности.

Гуляя по галереям нового отстроенного Ледового Холла, он, вопреки обещаниям южных гостей, не предавался грусти о временах минувших, но предвкушал грядущее. Подумать только, были времена, когда Север столького не знал! И кое-кто из Зимнего Братства — те, что еще жили и здравствовали и посетили Север хоть раз после Зимы — невольно предавались ностальгии, вспоминая суровость прежних времен. Но теперь все было иначе.

Что-то осталось прежним. Что-то ушло без следа. Что-то стало лучше. И Тормунд Великанья Смерть считал, что последнего было больше.

В конце концов, его сын вот-вот должен был привести в дом будущую жену — и Тормунд погибал от любопытства. Да, времена изменились. Прежде он выделил бы обормоту пару десятков шкур и выселил на мороз, а там пусть справляется, как знает.

Но Торехилл всегда отличался от остальных родственников. Начиная с того, что возжелал, драть его так и эдак, стать рыцарем, как долбанные южане, и заканчивая тем, что влюбился в южанку. Ожидаемый результат. Тормунд ожидал примерно чего-то в этом роде, когда однажды, полтора года назад, дурень явился к нему и потребовал найти кузнеца, что скует ему доспехи — он желал, видите ли, отправиться на турнир. Стыдно сказать, но Тормунд больше всего боялся отнюдь не того, что Торехилл проиграет — это было бы вовсе не обидно. А ну как один из этих извращенцев испортит мальчика?

Так что, влюбись юный дурак в какую угодно девицу, это уже утешало. Насколько далеко на юге таинственная южанка, пленившая сердце сына, жила, Тормунд не знал. Все, что ему было известно — девушка обладала невероятной красотой, у нее был старший брат, вызывавший всех женихов красавицы на бой, и отец ее обожал сверх всякой меры. Но все же Торехилл смог одолеть в поединке противника, сделал его другом и наперсником, а затем, вспомнил о том, где и кем рожден, украл возлюбленную с благословения матери невесты.

Примерно так изложили события получившие ворона ученые мужи, и Тормунд не мог дождаться явления сына, чтобы, наконец, сказать ему в лицо, как он горд и счастлив. Все-таки, несмотря ни на что, не забыл подлец обычаи Вольного народа, не опозорил Великанью Смерть. И вот, послышались приветственные песни и крики на дороге. Торехилл был здесь — и, очевидно, новая невестка тоже.

Тормунд не был так же легок, как в молодые годы, не то бросился бы бегом навстречу — и никакой там титул, придуманный когда-то Джоном, не заставил бы его стать степеннее. Возраст заставил. И он вышел, щурясь на яркое солнце, выглядывающее из-за высоких облаков, как раз ту минуту, когда сын и его возлюбленная пересекли последний частокол перед Холлом. Конечно, на лошадях, как и все южане…

В короткое мгновение Тормунда обдало вместе с прохладным ветром близкой осени дрожью, словно ледяной водой окатили. годы, пролетевшие с той Зимы, рассыпались в труху. Но нет, это было лишь мгновение, все оставалось прежним вокруг. И сын — окрепший, возмужавший, хоть и с дурацкой южной прической, даром что поцелованный огнем, и она.

Тормунд облизал губы, надеясь удержать улыбку.

— Ты посмотри, а ведь как в мужика-то вырос, — не удержался он, обнимая Торехилла, — и что, забавы эти твои теперь закончатся?

— Великанья Смерть. Отец, — торжественно начал сын, но, судя по прищуру, он обязательно еще явит унаследованный от предков нрав, — позволь представить тебе мою нареченную, леди…

— Я не… — начала было девушка, и Тормунд не смог сдержать широкой улыбки, когда Торехилл закончил:

— …Серена Ланнистер-Тарт.

Должно быть, Тормунд улыбался слишком долго, потому что кое-кто в толпе кашлянул.

— Что ж, заходите, дети. Мать скучала по тебе, дурень ты этакий. И ты заходи — это твой дом, дочка.

И, пока в дверях немного замешкались встречающие с обрядом — невеста никак не могла сообразить, какой ногой положено перешагивать через порог и что нужно сказать — Тормунд смотрел в пространство вне времени, вне смены сезонов или сторон света. Там, в безмятежности вечности, он встречал ответный взгляд Бриенны, ничуть не изменившийся за годы. Она всегда умела говорить громче без слов.

И Тормунд не мог не ощутить себя моложе на целую жизнь, полным трепета, страсти предвкушения, как когда-то. Когда все было возможно.

— Эй, скажи-ка, красавица! А твои родители приедут на свадьбу?..

The end.