— Слава Богу, у Якова все же достало ума с ней расстаться… И жениться на тебе… Аня, в жизни многих мужчин бывает хотя бы одна женщина, о связи с которой они потом пожалели — по разным причинам. Но хуже всего, когда от такой женщины невозможно избавиться. Якову еще повезло, хоть Нежинская и редкостная дрянь, но она только в его прошлом.
— Павел, Яков мне сказал, что… она больше не заинтересуются им, так как он бастард, что для нее было бы унизительно… иметь отношения с таким.
— В этом он абсолютно прав. Чиновник по особым поручениям в качестве любовника для нее более приемлем, чем отродье, даже княжеское… фу, какой позор… Так что в нем как в мужчине она точно больше не заинтересована.
— Но… пакостей с ее стороны исключать нельзя, так ведь? Яков сказал, что ее вроде бы нет в Петербурге… Но ведь она может там появиться в любое время… Я из-за этого больше всего расстроилась… Не из-за отношений Якова с ней… Дмитрий Александрович и ты о ней такого… нелестного мнения… И я знаю, какая она… От нее можно ожидать чего угодно… Я этого боюсь…
— Аня, прошу тебя, не бойся. Она не появится в Петербурге. А если бы даже появилась, то никак бы вам с Яковом не навредила. Я бы принял меры, чтобы этого не случилось.
— Принял меры?? Павел, что это значит?
— Принять меры в данном случае означает не дать человеку осуществить своих намерений.
— У тебя есть такие… возможности?
— Да, есть. У меня есть много… как ты назвала, возможностей… А если бы не было, то я бы их изыскал. Я не допущу, чтоб бывшая дворцовая шлюха гадила в моей семье!! — резко сказал Ливен.
— Павел, это… слишком даже для Нежинской, — покачала головой Анна.
— Ну извини, красивых слов не выбирал, назвал как есть. Поверь, я не тот человек, чтоб отзываться о женщине подобным образом, не имея на то оснований. Да и вообще употреблять подобные выражения по отношению к женщине. Но про эту особу более приличных слов у меня нет… Благодаря моей службе, я знаю о ней больше, чем кто бы то ни был, гораздо больше, чем Яков, и уж тем более, чем ты… Поэтому своих слов назад я брать не буду… И позволь мне заняться ей. Я тебе обещаю, она никогда вас не побеспокоит. А если попытается, то очень сильно об этом пожалеет.
Ливен не бравировал и не бросал слов на ветер. Он действительно сделает все, ВСЕ, чтоб Нежинская не смогла нагадить в его семье, если задумает подобное. Как он сказал, у него были такие возможности. Эта особа не заслуживала снисхождения, слишком много людей пострадало от нее, и он не допустит, чтоб это снова повторилось по отношению к Якову и Анне.
Анна поняла, что Ливен знал, о чем говорил. Перед ней был не Павел, и тем более не Паули, перед ней был князь Ливен и заместитель начальника охраны Императора… которому лучше было не переходить дорогу…
— Павел, а… Дмитрий Александрович знал ее?
— Насколько мне известно, в отличии от меня лично знаком он с ней не был. Но, возможно, и видел ее где-нибудь в свете — этого исключать нельзя. Меня он никогда о ней не спрашивал. Думаю, до него могли дойти какие-то разговоры о ней, слухами, как говорится, земля полнится, тем более о таких как Нежинская. Ну или собрал о ней сведения…
— Значит, он интересовался жизнью Якова, даже знал о его романах…
— Да, получается так. Но теперь я не удивлен.
— Скажи, а почему, зная тебя, Нежинская не увидела связи между тобой и Яковом, ведь вы с ним так похожи?
— Аня, где князья Ливены и где Штольман? Это — пропасть, огромная пропасть. Ей, по-видимому, и в голову никогда не приходило, что мы можем быть в родстве. Мало ли какие люди бывают похожи…
— А Варфоломееву? Он ведь тоже знает вас обоих?
— Аня, насчет Варфоломеева я тебе сказать не могу. Полковник, конечно, человек очень умный, но что у него на уме, только ему одному известно. И хочу тебя предупредить, если Вы с ним встретитесь, не вздумай его об этом спросить. Любопытство в данном случае неуместно.
— Хорошо, не буду, как скажешь, — чуть насупилась Анна.
— Анна, у него могут быть причины, по которым он не хотел бы об этом говорить. Не стоит ставить человека в неловкое положение.
— Я поняла… Павел, ты заберешь тетрадь Дмитрия Александровича? Или мне оставить ее здесь?
— Заберу. Просмотрю. Если найду что-нибудь интересное про Якова, я тебе расскажу или дам прочесть.
Ливен не пошел к себе в кабинет, там ему, скорее всего, не дадут почитать спокойно. Он пошел к себе в покои, где без великой надобности его не смел беспокоить никто. Откупорил бутылку со своим любимым анжуйским вином, налил себе бокал и сел в кресло. Поначалу в записях было мало чего интересного, чаще всего какие-то незначительные события — типа визита соседей или рождения жеребчика, которого Саша назвал Вихрем.
Примечательные записи начались с той, которую прочла Анна. Дмитрий был прав — ничего кроме гадостей от Нежинской ожидать не следовало. И, к сожалению, был прав и в том, что из-за нее Яков оказался в большой беде. Павел допил вино и сходил за початой бутылкой к шкафу. Похоже, ей место на маленьком столике у кресла, где он сидел, и к концу прочтения записей, она будет пустой.
После пары страниц заметок, опять же, можно сказать, ни о чем, была следующая:
«Вернулись из имения в Петербург, и я только сегодня узнал, в какую передрягу попал мой мальчик. Похоже, из-за той. Сердце так ныло, что я заплакал от боли за моего сына… Не заметил, как ко мне зашел Саша и увидел меня. Сказал: «У Вас, верно, горе, батюшка, раз Вы так плачете». Что я ему мог сказать? Что мой сын из-за дуэли с князем, возможно, пойдет под суд? Что его заключат в крепость или отправят из столицы куда подальше, туда, где есть место полицейскому с подмоченной репутацией? Что разжалуют из чиновника по особым поручениям до какого-нибудь околоточного? Надо что-то делать, но не знаю, что… как ему помочь…»
Два дня записей не было никаких. Видимо, Дмитрий был весь в раздумьях, что предпринять. На третий день появилась следующая: «Ездил сегодня к Палену поговорить. Описал ему ситуацию. Пока без имени. Тот сказал, что дело плохо. Разумовский этого так не оставит». Далее три дня без записей, и новая: «Ездил к Палену снова. Рассказал, как есть. Ну почти, как есть. Думаю, тот понял все и без моего признания. Обещал подумать, что можно сделать».
После нескольких записей брата на других страницах, в которых в отношении дела его сына не было ничего кроме упоминания людей, к которым он обращался, и боли от того, что ничего пока сделать не получается, появилась еше одна: «Последние новости, слава Богу, хорошие: говорят, будет лишь понижение в чине и «ссылка», точнее перевод куда-то за Урал следователем в какой-то медвежий угол. Это уже лучше, чем я мог ожидать. Но это так далеко. Хотелось бы все же поближе. Я и так уже надоел всем хуже горькой редьки. Но пойду кланяться в ноги снова. Авось, уважут старика».
А далее шли совсем занятные записи:
«Какая радость, словами не передать! Вроде как нашлось моему мальчику место в каком-то уездном городишке. Да не просто следователем, а начальником сыскного отделения! Будет хоть и при небольшой, но должности, да и не на Урале или в Сибири».
«Случайно выяснил, что кроме князя от моего имени за него еще просил полковник Варфоломеев. Да, начальник моего Павла. Оказалось, что мой мальчик знаком с Варфоломеевым по службе, но не знает Павла. Как такое может быть?»
«Ну вот и все, мой мальчик едет в Затонск».
Кроме Палена, бывшего Министра юстиции, в записях Дмитрия упоминались такие имена, что даже он сам, имея среди сильных мира сего такие связи, о которых другие и мечтать не могли, подумал бы раз десять, чтоб к ним обратиться… А Дмитрий пошел. Пошел, как он написал, в ноги кланяться… Чтоб через этих людей его единственному непутевому сыну, возможно, были бы даны какие-то послабления… И добился. Дмитрий не написал прямо, кто именно приложил руку к тому, чтоб чиновника по особым поручениям коллежского советника Штольмана разжаловали только на один чин до надворного и отправили вместо дыры на Урале или Камчатке в маленький, но все же цивилизованный уездный городок, да еще начальником следственного отделения. Но это понятно, что данный человек имел влияние на тех, кто принимал решение о дальнейшей судьбе Штольмана. Павлу на ум пришли два высокопоставленных чиновника. Скорее всего, из этих двоих им был Р. И тогда становится понятно, почему на сцене появился Варфоломеев. Не только из человеческого сочувствия и участия, а, как можно догадаться, и из-за своих собственых интересов относительно разжалованного чиновника по особым поручениям, которого можно было привлечь к своей деятельности — хотя бы в благодарность за помощь в его незавидном положении. Интересно, знал ли Варфоломеев, что истинным просителем за Штольмана был князь Дмитрий Александрович Ливен, старший брат его заместителя подполковника Ливена и настоящий отец самого бывшего чиновника по особым поручениям?
