Костян никогда не видел деда таким, тронул его за плечо. Острая жалость к деду и Кате наполняла Костяна, но что он мог сделать, чем помочь им и себе?

Гранит Романыч, однако, быстро взял себя в руки. Он решительно встал и куда-то засобирался. Обулся в туристические ботинки, в которых ездил на рыбалку, достал с антресолей брезентовый рыбацкий плащ и зачехленное охотничье ружье, с парой коробок патронов к нему. Старенькую безотказную вертикалку двенадцатого калибра бережно расчехлил, собрал, зарядил, закинул к себе на плечо, дулом вниз, сверху одел брезентовый плащ, патроны из коробок рассыпал в широкие карманы плаща.

– Мелкая картечь, – подмигнул он Костяну. Заряженное ружье висело у него под плащом удобно и незаметно.

– Ты куда собрался? – спросил Костян.

– Воздухом подышать. – Глаза Гранит Романыча засверкали злой, отчаянной веселостью. – О жизни подумать. И ты думай, коли сможешь.

Перечить морскому офицеру в их семье не было принято. Гранит Романыч решительно ушел.

Налаженная было с таким трудом жизнь, стремительно рушилась. Та защита, которую Костян долго и тщательно выстраивал вокруг своей маленькой семьи, при первом же дуновении судьбы оказалась карточным домиком. Сама оскорбительность ситуации, когда родного и близкого тебе человека могут в любой момент чипировать, оцифровать его мозг, лишить возможности мыслить и чувствовать самостоятельно, – сама эта оскорбительность воспринималась привычно-притупленно, противоестественно притупленно. Костян испытывал острое желание выйти из этого страшного оцепенения, сделать что-то. Но что? Он чувствовал, что в эту минуту ему крайне важно хоть как-то сохранить в себе подавленное, но не раздавленное окончательно, качество мужчины, качество не-раба. Настроение Гранит Романыча, знакомое с детства и направленное сейчас неизвестно куда, передалось и Костяну. Именно с таким, дедовским, настроем, Костян когда-то пересилил себя, свой страх, и в первый раз взлетел на параплане.

Без мыслей, без планов, Костян машинально направился в свою комнату, к привычному рабочему месту, – к компу. Здесь хотя бы можно прийти в себя и сосредоточиться. Рабочее место состояло из скоростного стационарного монстра и периферийных устройств к нему. Ещё со всем этим хозяйством был программно сопряжен мощный мобильный ультрабук. Знакомая обстановка если не успокаивала, то, по крайней мере, настраивала взвинченный поток мыслей в рабочее русло.

В отношении деда Костян мог только гадать, куда тот собрался, и что он задумал.

Я исчезал в неизвестном пространстве, я не понимал, лечу ли я в нем, или, остаюсь на месте. Вокруг переливалась разноцветная сеть живых огней, они двигались как неожиданные водовороты, как фонтаны и протуберанцы энергии, как величественные объемные озарения света, как темные туннели, как взрывоподобные сюрпризы и яркие фейерверки.

Мое сознание растворялось в огромных массивах сведений неведомого мне универсума. Он состоял из множества отдельных миров. Я смутно постигал их коды, имена, образы, смыслы. Увлекаемый все тем же полетом, я начинал испытывать притяжение того единственного мира, где обитал всемогущий Бог коммандос. Я получал откровения о том, что мой мир есть факт и сумма фактов, что моя жизнь в нем – игра, подвижная, непредсказуемая, и управление моей жизнью – боевой симулятор.

С погружением в мир, я обретал способность слышать многолосье его обитателей, не понимая их вполне. Они называли себя людьми. Я сразу обратил внимание на то, что большинство из них были беззащитны перед лицом своих вооруженных противников. Ни о какой тактике на поле боя у них не было речи. Беззащитные, они были разобщены и не организованны. Даже несмотря на то, что их численность стремительно сокращалась, среди них не наблюдалось никаких очагов сопротивления. Каждый из них спасался как мог, но мало у кого это получалось. Они обреченно считали, что сбывалось реченное им о цифровых клеймах рабов. Свободное, никем не контролируемое сознание стало для них большой привилегией, за которую они, кто еще оставался человеком, держались до последнего.

В этом мире безраздельную власть захватила цифровая Империя, но она еще нуждалась в труде людей-творцов – ученых, инженеров, программистов, представителей искусства. Сознание таких людей не укладывалось в жесткие рамки электронного контроля. Они, в отличие от других людей, получали отсрочку от чипирования мозга на неопределенный срок. До тех пор, пока своими талантами могли продвигать дальше интересы алчной Империи.

Бронь от чипирования и гарантия сытой жизни имелась и у тех, кто состоял на службе у Империи и своим служебным рвением поддерживал ее незыблемые устои. Службистам, в том числе, вменялось в обязанность вести надзор за творцами, во избежание каких бы то ни было брожений в этой малочисленной и неблагонадежной среде. Творцы находились на спецучете по месту жительства и должны были не реже раза в неделю встречаться со своим участковым Куратором для освидетельствования своего благоповиновения. Творцы пребывали в условиях хождения по лезвию, так как в любой момент могли быть заподозрены в чем-то неблаговидном, лишиться отсрочки и попасть под неумолимый нож чипирования. Дальнейшая судьба новоиспеченных чипированных полуживотных была однообразной: всевозможные тяжелые, грязные, вредные работы, скудное питание, проживание в закрытых спецпоселениях и лагерях, ранняя смерть, техническая утилизация. Никто не удостаивался чести быть похороненным по-людски. В своей массе люди становились не нужны. Во всех сферах простого монотонного труда их заменяли роботами, – автономными, самообучающимися, способными интеллектуально расти и конкурировать с человеком.

Исчезающе малая горстка храбрецов из числа людей, в обстановке тотального контроля, использовала пространство имперской виртуальной Сети для спасения своего гаснущего человеческого сознания. Песни, легенды и даже сны, зашифрованные в метафизических знаках и предзнаменованиях, оседали в криптохранилищах теневой стороны Сети. О повстанческом использовании Сети никто не помышлял. Слишком сильны и многочисленны были технологии и аппараты подавления инакомыслия. Людей опознавали по их сетевому адресу и сетевой активности. Устраивали выборочные облавы для выявления на их домашних устройствах запрещенных программ шифрования и обхода цензуры. Сетевая структура Империи объявлялась стратегическим цивилизационным активом, а человек, без официально разрешенного сетевого адреса, приравнивался к тупиковой ветви эволюции. Всех неугодных, и все воспоминания о них, Империя выбрасывала из мира своей сетевой реальности, из мира узурпированной ею человеческой цивилизации. Сетевое противоборство с Империей, если и возникало, было одиночным, ожесточенным и кратким. Те отчаянные, кто выбирал свободу, обретали скорую и верную смерть. Остальные, выбравшие жизнь выживания в электронном концлагере, продолжали играть каждый день, с высоким риском, по предельным ставкам, когда на кону – только жизнь.

Лишь одинокие мечтатели, уже не смеющие причислять себя к уничтоженному дерзкому племени хакеров, незаметно обозначали свои тропинки в киберпространстве собственных галлюцинаций. За такими – элитой среди профессионалов – велась настоящая охота.

Мой волшебный полет неожиданно прервался страшным ударом обо что-то невидимое, похожее на прозрачное стекло. Может быть, я сам в этот момент стал стеклом, и раскололся вдребезги. Ощущения были мгновенные и неопределенные, я потерял сознание.

В то злополучное утро Катю Нечаеву, начинающего репортера газеты, наконец-то вызвал к себе главред Артюхов. Со вчерашнего дня ее второй материал, предназначенный для публикации, лежал у Артюхова на столе. Катя с надеждой шла по тесному коридору редакции, располагавшейся в полуподвале старого здания. Потолочные вентиляторы лениво гоняли тяжелый воздух, лишь подчеркивая удушливость респектабельной обстановки редакции, в стиле классического кабинета. Решалась судьба материала, решалась и судьба самой Кати, стройной улыбчивой девушки, с ясными синими глазами, острым носиком и белокурыми вьющимися локонами.