Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Донской же на процессе трактовал оказанное Каплан содействие как самовольство Семенова, за которое, узнав о нем уже после покушения и после объявления партией о своей непричастности к этому акту, он сделал ему выговор: «Я его спросил, не имеет ли он отношения к этому делу, потому что я его видел с Каплан в первый и последний раз моей жизни и вообще спросил, что он знает. Он сказал, что он отношение имеет, а именно, что он оказал ей содействие оружием. Я, конечно, спросил: как же вы после заявления, при котором вы присутствовали сами, как же вы это сделали? Он что-то стал объяснять, что он сочувствует, что дача револьвера – это не есть содействие и после этого он стал разъяснять, что вообще он пришел к мысли, воспламененной этим примером, к мысли о необходимости террористической борьбы, точно и определенно террористической борьбы, которую он будет вести своей группой. Я сказал, что это невозможно и то же самое, что я сказал Фани Каплан, я говорю и вам»20.

Помимо утверждений об этом самого Д.Д. Донского на процессе с.-р., факт того, что он дал разрешение Каплан только на индивидуальный акт, которым она поставит себя вне партии, подтверждается и рядом показаний других эсеров. Так, Н.Н. Иванов на предварительном следствии говорил о том, что «в 1921 г. от одного из товарищей, члена партии социалистов-революционеров» он узнал, «Ф. Каплан получила в 1918 г. от Московского Бюро Центрального Комитета партии с-р. разрешение на совершение террористического акта против ЛЕНИНА лишь в виде акта индивидуального, т. е. в случае провала она должна была заявить, что акт совершен не партией, а лично ею, как социал-революционеркой с личной мотивировкой»21. В то же время в эсеровской среде продолжали ходить слухи о какой-то причастности Московского бюро ЦК к этому акту, о чем свидетельствуют показания Н.Г. Снежко-Блоцкого на допросе 7 марта 1922 г.: «О причастности Московского Бюро ЦК ПСР к покушению на Ленина я узнал, попав в тюрьму в марте 1919 года. До этого времени я слышал об этом отрывочно, не помню от кого. В партийной среде разговоры о причастности Донского к покушению на Ленина возникли после появления в “Известиях ВЦИК” статьи о каком-то допросе в Туркестане»22.

Для нас в данном контексте ключевым является вопрос о характере акта – был ли он индивидуальным, на который исполнительница (Каплан) шла на свой страх и риск, не имея права объявлять его партийным, а себя членом партии, или он был партийным, совершаемым партийной боевой структурой или отдельными членами партии, получившими на это санкцию ЦК ПСР?

Согласно официальной версии, в зачаточном виде прозвучавшей уже в официальных заявлениях по горячим следам событий, покушение было совершено правыми эсерами, «наймитами англичан и французов»23. Законченный вид она получила во время подготовки и проведения судебного процесса с.-р. в 1922 г. – покушение было произведено членами Центрального боевого летучего отряда ЦК ПСР под руководством Г.И. Семенова, получившего из рук ЦК ПСР именно такой официальной статус и получившего также санкции ЦК ПСР на подготовку и проведение террористических актов против Зиновьева, Володарского, В.И. Ленина и Л.Д. Троцкого.

Подводя итог, отметим, что устойчивый миф о Ф.Е.Каплан, как о крайне экзальтированной, юродивой, полусумасшедшей, не контролирующей себя особе, помимо свидетельства А.Н.Иоффе, также резко диссонирует с ее реальным поведением и накануне покушения, и во время ареста, и во время допросов. Характерно, что знавшая ее еще по каторге и затем видевшая ее в 1918 г. Ф.Н. Радзиловская на допросе 1 сентября 1918 г. свидетельствовала: «При всех встречах она производила на меня впечатление вполне уравновешенного человека»24. Не менее характерно, что ни одна из знавших Ф.Е.Каплан каторжанок, ни даже боевиков группы Семенова не называли ее юродивой, ненормальной или истеричкой.

Впрочем, и один из лидеров ПСР А.Р. Гоц на процессе с.-р.1922 г. оспаривал утверждения Г.И.Семенова, якобы слышавшего от него подобное: «Никогда в беседе с Семеновым я не говорил ему о Фанни Каплан как об истеричке. Я никогда Фанни Каплан не знал, лично с ней не встречался и поэтому я не мог ее так квалифицировать. Все же, что я узнал впоследствии, рисует ее в моих глазах, конечно, в других чертах и облик ее для меня представляется не таким, чтобы я мог ее так назвать»25

Вместо экзальтированности мы видим нечто совсем иное – боязнь совершить необдуманный поступок, который будет иметь роковые последствия (боязнь, толкавшая ее на поиск санкции и поддержки), максимальную аккуратность и сдержанность в показаниях, спокойную мужественность перед лицом смерти. Тот реальный образ Ф.Каплан, который вырисовывается при вдумчивом взгляде на все ее поведение, заставляет думать, что мы имеем дело не с полусумасшедшей, не контролирующей себя особой (а посему и совершившей такой «необдуманный поступок», как покушение на Ленина), а, безусловно, опытной революционеркой, старой каторжанкой, хоть и измученной каторгой и подорванным здоровьем, но сохранившей достаточно ясности ума, осторожности и выдержки, чтобы опасаться совершить роковую ошибку и вести себя на допросах спокойно и мужественно (не будем забывать, что под угрозой расстрела это непросто сделать даже здоровому человеку, не отсидевшему много лет на каторге, не терявшего зрения и т. д.).

В целом же представляется, что невозможно представлять Ф.Е. Каплан только жертвой и «козлом отпущения», случайно оказавшимся на месте покушения на Ленина, как делает ряд публицистов и историков. После проведенных исследований можно с очень большой долей уверенности говорить, с одной стороны, что Каплан совершала этот акт в форме индивидуального, а не партийного акта, а с другой стороны, что весьма вероятность, что Каплан все же стреляла в Ленина (более подробно этот сюжет освещен в отдельной статье26. Впрочем, не исключая в принципе возможности того, что стреляла не Каплан, а некто другой (или что был еще один стрелок).

Безусловно, Ф.Е. Каплан сознательно и целенаправленно весной-летом 1918 г. искала возможность совершить на Ленина покушение, о чем свидетельствовали вполне авторитетные люди. Свою мотивацию покушения она изложила на допросах и еще более ярко высказала А.Н. Иоффе. Но как бы там ни было имя Ф.Е. Каплан навсегда (и вполне логично) будет неразрывно связано с покушением на В.И. Ленина, а отношение к самой ее трагической фигуре, возможно, подвергнется со временем такому же пересмотру, как и отношение к недавнему кумиру нашего общества, на которого она подняла руку. По крайней мере, к ним обоим не будет того однозначного отношения, как это было несколько десятилетий назад, а их образы будут продолжать очищаться от мифов.

Постскриптум. Протокол допроса Н.Н. Гладкова

Я. В. Леонтьев (Москва)

В составе фонда Московского революционного трибунала (ф. 4613) в Центральном госархиве Московской области находится «Дело по обвинению Иоффе Александра Наумовича в участии в Ярославском контрреволюционном мятеже», которое позволяет более подробно охарактеризовать автора столь неожиданных воспоминаний о Ф. Каплан.

В деле отложился ряд документов, отобранных у Иоффе при задержании на станции Можайск 17 августа 1918 г. Среди этих документов – «удостоверение» члена Всероссийского Комитета Спасения Родины и Революции А.Н. Иоффе на бланке Петроградского городского головы за подписью эсера Г. Шрейдера, датированное 26 октября 1917 г.; членский билет Петроградского Союза Защиты Учредительного Собрания (объединенного комитета социалистических партий и демократических организаций), и ряд других бумаг. Интересен документ с угловым штампом фракции РСДРП (объединенной) ЦИК Советов от 16 марта 1918 г. о мандатах (27 делегатов с решающим голосом) меньшевиков на IV Чрезвычайном Всероссийском съезде Советов в Москве, подписанный председателем Бюро фракции Л. Хинчуком и шестью членами Бюро, в том числе Л. Мартовым, Ник. Сухановым и Ал. Иоффе27.

11
{"b":"679323","o":1}