— Запомни один раз. Ты принадлежишь мне. Вся. Каждая блядская волосинка. И если я хочу, чтобы ты прибегала ко мне по звону колокольчика на задних лапках, то ты будешь это делать. Мне похуй, кто у тебя был в прошлой жизни. Нет больше Амелии Коулман. Только моя маленькая сучка Эми. Так ясно?

Она судорожно кивает, со скрипом щекой скользя по столешнице. Хватка на горле расслабляется, но он ещё ничего не закончил. Откидывает волосы с её шеи, и Эми жмурится от проступающих в глазах слёз — сама не знает, почему так хочется постыдно зарыдать прямо сейчас. Кусает губу до крови, чтобы не сорваться. Папочка не любит слабость. Он любит ощущать над ней власть.

Эми не соображает, как это вообще произошло. Чокер покидает её впервые за несколько дней, и без этой детали она сразу ощущает себя лишённой важной привилегии. Его фамильный серебряный перстень-печатка неспешно нагревается в пламени свечи, чтобы затем резко, неожиданно прижаться посреди шеи через жгучую боль. Она пронзительно кричит от внезапности касания раскалённого металла, и кажется, даже умоляет прекратить — для себя неслышно, потому что сходит с ума от ужаса. Через охрипший крик Алекс безжалостно оставляет свою отметину, которая уже не заживёт. В воздухе застывает тягучий запах собственной палёной плоти. Открыто захлёбываясь слезами, терпит до последней секунды мучительной пытки, пока перстень не возвращается на палец хозяина.

И тут растерзанное на куски сознание подкидывает другую ебанутую мысль, примиряя с этим клеймом: теперь она принадлежит ему ещё больше. И это правильно. Ради этого можно и потерпеть.

Из всего положенного ей угла в большом особняке Эми чувствует себя уютно лишь на балконе. Кованые чёрные перила, плетёный столик и кресло. В редкие минуты покоя тут можно даже читать книгу из богатой библиотеки, чего ей никто не запрещает. Но сейчас хочется только курить. Она честно пыталась помочь себе сама после награды в столовой, но без его взгляда и его рук кончить не получается никогда. Если бы он хотя бы смотрел на неё, она бы старалась в два раза усердней… Увы. У папочки дела, которые не включают её присутствия. Не надоедать — тоже одно из основных правил для «злобной сучки Босса». Фантазией его подчинённые не отличаются абсолютно, как и тактом.

Оставшись наедине с собой и никотином, она по какой-то неправильной привычке вновь скользит пальцами под ошейник, нащупывая бугристый шрам в виде буквы «G». Знак её полного послушания и принадлежности. Заживала эта дрянь долго — лишь недавно чокер перестал постоянно натирать ещё не огрубевшую кожу. Сунув в рот сигарету, Эми с тяжёлым вздохом облокачивается о перила и убирает в карман халата зажигалку. После душа и никчёмных попыток удовлетворения, внутри всё равно было гадко. Как же добиться следующего шанса показать себя? Как заслужить его доверие, его желание снова трахнуть её по-настоящему, а не просто использовать, словно услужливую доставку бумаг в офис. Поручения бывали разными, но в основном она работает посыльным, передавая как документы «Абигейл» в филиалы, так и редкие письма странным мужчинам в костюмах: Алекс не пользуется электронной почтой, продолжая для фирмы сохранять анонимность. Безопасность для него всегда на первом месте — наверное, именно поэтому единственное, что у неё осталось от прошлой жизни, это вшитый в предплечье крохотный имплант с противозачаточным.

А хочется настоящего дела. Такого, чтобы его глаза вспыхнули восхищением. Чтобы удовлетворить его сполна.

Солнце клонится к закату, завершая этот день. Эми задумчиво смотрит вниз с балкона, пробегаясь взглядом по крыше большого гаража во дворе. Сигарета практически истлевает, и она тушит окурок в фарфоровой пепельнице на столике. А потом вдруг обращает внимание на движение возле распахнутых дверей гаража.

Ник усердно моет служебную машину, до блеска натирая капот. Без чёрного пиджака, в простой серой майке, он выглядит гораздо лучше — оказывается, у него даже есть неплохие мышцы, рельефом проглядывающие под тонкой тканью. Вспоминается короткий разговор про его сестру, и Эми начинает наблюдать за ним внимательней. Вот он протёр лобовое стекло, наклоняясь вперёд, и она замечает проводки наушников, уходящих к карману спортивных штанов. Интересно, какую музыку он слушает? В машине обычно играет полная безвкусица и дешёвая попса, но почему-то кажется, что не одна она скрывает внутри гораздо больше. У него тоже есть раны. И он даже не боится говорить о них. Каково ему работать на Алекса, если его сестра умерла от товара семьи Герра? Почему он тоже послушен… Или просто её Босса слушаются абсолютно все?

Все эти странные вопросы не дают ей шанса оторвать от Ника глаз. Она хочет забраться под эту светлую кожу, расковырять те же ранки, что у неё, в садистском желании посмотреть, болит у него также или иначе. А парень тем временем заканчивает с полировкой, вытаскивает из багажника насос и наклоняется, чтобы подцепить его к колёсам и проверить давление в шинах. Аккуратист. Как папа. Тот тоже умел абсолютно всё.

— Тащи ключ на три восьмых.

Мотнув головой, Эми безжалостно выбрасывает неожиданные воспоминания из помутившегося сознания. Уже собирается развернуться и уйти с балкона, но тут Ник словно чувствует интерес наблюдательницы и поднимает взгляд. Удивление в тёплых зелёных глазах. И короткая, милая улыбка, демонстрируя ямочки на щеках, от которой девушка нервно дёргается. Это как из прошлой жизни. Из той, куда уже не вернётся.

Ник склоняется над очередным колесом, а когда смотрит на балкон снова, тоненькой фигурки в белом махровом халате уже нет.

***

— Если ты можешь кого-то побить, это не значит, что имеешь право. Эми, я учу тебя самозащите не для того, чтобы меня вызывали в школу каждую неделю.

Строгость в голосе бьёт по вискам, горло сжимается от приступа слёз, которые уже душат желанием обнять его и просить прощения. Знала ведь, что папу это разозлит. Но ничего не смогла с собой поделать, когда задира Джей снова нарисовал на её шкафчике красноречивую надпись «шлюха». Обида клокочет в груди, и вместо оправданий и извинений Эми поднимает взгляд на отца. Подбородок дрожит.

— Это всё из-за мамы. Они думают, что я тоже закончу, как она, в каком-то притоне… Лучше бы она вообще умерла, — злое шипение из детских уст. Да, так было бы проще всем, если бы она и все любопытные соседи вовсе не имели понятия, где и как доживает дни женщина, родившая её на свет и скинувшая на руки отцу.

— Никогда так не говори, — строго одёргивает он её, крепко обнимая ладонями за хрупкие дрожащие плечи. Присаживается перед ней на корточки, чтобы не смотреть сверху вниз, чтобы они были на равных. В уголках глаз собираются морщинки, и он на редкость серьёзен сейчас. — Сколько бы боли тебе не причинил человек, ты не должна желать ему смерти. Не потому что смерть — плохо. А потому что весь мир существует по закону бумеранга. Сколько злобы, грязи и ненависти ты пошлёшь в него, столько же тебе отольётся в ответ. Равновесие. Сегодня ты едва не сломала руку этому мальчику за его глупость и невежество. А завтра он увидит, как на тебя напали в переулке хулиганы, и не вступится за тебя, не позовёт на помощь. Если хочешь, чтобы тебя перестали обзывать — докажи. Что ты лучше своей матери. Что ты умная, храбрая, что ты хороший друг. Отправь в окружающий тебя мир что-то светлое, чтобы оно вернулось тебе.

Она слушает, заворожённо впитывая каждое слово этого родного голоса. Папа всегда прав. Он всегда самый-самый… Вот только ему не изменить изначальную настройку внутри её маленького, но уже истыканного несправедливостью жизни сердца. И она усердно кивает, выдавливая из себя улыбку, но про себя думает иначе:

«Глупость и невежество надо наказывать. Наказание — это справедливо. И раз я могу преподать этому тупице урок, то я это сделаю. Потому что сильный должен подчинять слабого. Всегда. Не закон бумеранга, пап. Закон джунглей. Или ты, или тебя.»