— Нет!

Резко вскакивает с грохнувшего об пол стула в инстинкте оказаться подальше от этого «подарка»: вместо трюфелей в предназначенных для конфет формах лежат два окровавленных глазных яблока. Не муляжей, а настоящих живых глаза, вырванных из настоящего человека — с красными прожилками капилляров, с дико знакомой серо-голубой застывшей радужкой. Мёртвые, как, без сомнений, и их хозяин.

Она не может дышать, ноги подкашиваются: отвращение, отрицание. Эми падает на колени, в попытке защиты закрывает лицо руками — очки сваливаются с носа, плевать. Не слышит звука падения стекла за грохочущим в ушах пульсом. Шок такой силы, что в голове будто сверкает на повторе чёрная вспышка, а тело неумолимо трясёт. Желудок сжимается тошнотой, когда она мысленно позволяет себе, наконец, свести цвет этих глаз с его обладателем. Тонко и отчаянно скулит от морозного ужаса в венах.

Дура. Какая же она идиотка. Пистолет? Поздно бежать. Она у чёрта на рогах, безоружная и беспомощная. Жалко всхлипнувшая. На лбу проступают бисеринки холодного пота. Играла не она. Играли с ней, все последние пятнадцать минут.

— Закончила орать? — тон голоса Алекса не меняется ни на октаву. С тем же спокойствием он чуть откатывается от стола и разворачивается к ней, складывая ногу на ногу. Ещё раз прикладывается к бокалу с вином, который так и не выпустил из руки, и на этот раз глоток шумный, полноценный.

Эми с усилием отрывает ладони от лица, в ужасе наблюдая за демонстративным похуизмом по отношению к совершенному садизму. Почему-то легко верится, что именно эти белые пальцы вырвали глаза у Чака. С чавканьем и с наслаждением. Тошнота всё болезненней крутит спазмом внутренности, слишком живое воображение мешает сосредоточиться на единственной возникающей цели — выживание. Всё, что отныне важно.

— Я думал, у дочери спецагента должно быть чуть больше выдержки. Или ты уже поняла, что твой сраный недоумок-работодатель кормит пираний в моём аквариуме, этажом повыше? — тонкие губы изгибаются в насмешке, когда Алекс кивает наверх. А потом залпом допивает вино и попросту швыряет бокал за спину — тонкий хрусталь безжалостно разлетается на осколки по мраморному полу. Звук разносится по столовой звенящим эхом. Уходит стеклом в грудную клетку, оставляя рваную царапину внутри. Вот и всё. Последняя разбитая надежда на ошибку печёт сожалением грудь.

Потому что Чак был хорошим парнем — взял Эми на работу, многому научил и доверял важные поручения. И он точно не заслуживал закончить жизнь вот так мерзко. Эми до лёгкой боли закусывает губу, чтобы только прекратить испуганно скулить, и смотрит в эти безучастные глаза противника внимательней, с вызовом.

— Если ты знаешь всё, то почему я не плаваю в том же аквариуме? — шипит она и пытается подняться на ноги на шатающихся каблуках. Умирать — так стоя. Как учил отец, как умер он сам. А что этот безумец вполне может сейчас её убить, это без сомнений. Добраться бы до сумочки… Сражаться до последнего, а не стоять дрожащим хлюпающим цыплёнком.

— Но ведь убивать всех разом, да ещё и одинаковым способом — жуткий моветон, милая! — чуть хрипловато тянет Алекс, а затем резко повышает голос, отдавая отчётливый приказ. — Я не разрешал вставать с колен, сука. Привыкай спрашивать разрешения даже на то, чтобы дышать. И не пытайся думать об игрушке в твоей сумочке, потому что её давно унесли, пока ты тут хлопала глазками, изображая святую наивность. Давай, Эми: пора говорить по-взрослому.

Он демонстративно поднимает руку и щёлкает пальцами. В комнате резко прибавляется света — он остаётся приглушённым, но теперь столовая озаряется светильниками по всему периметру. Невольно повернув голову вправо, где раньше не могла увидеть ничего, кроме тьмы, Эми резко прижимает трясущиеся руки ко рту — довольно криков, хоть и рвущих горло.

Два стула, к которым накрепко привязаны два человека. Молодые парни, её главные союзники и коллеги по делу «Абигейл», блондин Сэм и бритоголовый коротыш Майк. Узнать их непросто из-за безбожно избитых до синих кровоподтёков лиц, помогает лишь форма грузчиков. В сознании находится только Сэм, и, увидев Эми, он дёргается и пытается панически взвыть через заткнутый кляпом рот. Между пленниками стоит худощавый незнакомец в идеальном чёрном костюме, держащий на мушке двух «Глоков» сразу обе жертвы, приставив дула к окровавленным вискам. Настоящее представление, цель которого абсолютно непонятна. Вот только у Эми непроизвольно катятся по щекам слёзы, когда она рассматривает своих напарников, убеждаясь, что не обозналась. Опухшие скулы. Заплывшие глаза. До ошмётков свисающей лоскутами кожи растерзанные лица. И кровь, кровь…

— Второй в отключке? — хмуро интересуется Алекс, внимательно наблюдая за каждым жестом тяжело дышащей от сдерживаемых рыданий девушки. — Мне нужны оба.

Мужчина в костюме тут же с размахом бьёт рукоятью пистолета по груди Майка, и тот дёргается, хрипя от боли. Эми кусает свою ладонь, чтобы сдержать вопль. Он же и так еле дышит! Зачем?!

— Прекратите! — кричит она всё-таки, не сумев сохранять невозмутимость. Ей начинает казаться, что представление разыгрывается именно для неё, и если кто и может закончить эти пытки её друзей — она сама. — Алекс, что я должна сделать? Они получили достаточно…

— Достаточно? — шипит он, вскакивая с кресла и возвышаясь над ней в полный рост. Высокий и подтянутый. С иголочки одетый, излучающий властность и внушающий страх этим презрительным взглядом. — Вы, кучка недоумков, вторглись в мою фирму. Совали длинные носы в то, что вас не касается. Но ни один из вас не понял, что объектом изучения были вы сами. Ты, Амелия. Я терпел так долго, чтобы узнать именно тебя. И ты откровенно разочаровываешь. Что за глупые истерики, что за потёкшая косметика? Твоему отцу было бы стыдно.

— Ты. Ничего. Не знаешь. О моём отце, — твёрдо отбивает она, яростно сверкнув глазами, сдерживая вспыхнувшее в крови звериное бешенство. Реакция загнанного в угол животного, которого грызут на части — это запрещённая территория. Слёзы высыхают за несколько мгновений при одном упоминании. Он прав. Он чертовски прав, ведь папа всегда гордился храбростью своей принцессы. Она не имеет права марать его память своей слабостью.

— Знаю, — Алекс вдруг подходит ближе, и ему как будто плевать на всех свидетелей — вряд ли он вообще считает их за людей. — Фрэнк Коулман, агент под прикрытием №340. После более чем двадцати лет службы был отправлен на секретную операцию в Ирак и погиб, подорвавшись на мине. На американской мине. От него не осталось даже куска, чтобы ты могла засунуть его в гроб. Хоронила пустой ящик практически в полном одиночестве, потому что твоя мать тупая шлюха из Вегаса, а раскрыть личность агента и организовать положенные военному похороны правительство не могло себе позволить из-за секретности. И потому что именно они виновны в его смерти. Так что тебе ещё рассказать, Амелия?

Каждое слово хуже пощёчины, хуже удара электрошоком по оголённым нервам. Давит гранитной плитой на худые плечи до чудящегося хруста костей. Напоминает о худших днях её жизни, которые так отчаянно желала стереть, вычеркнуть, никогда не возвращаться к этому — чтобы рассудок не попрощался с её головой. Воспоминания о том, как в школе дразнили мелкой шлюхой из-за матери, и приходилось отбиваться от нападок, научиться сжимать кулачок раньше, чем держать шариковую ручку. Как ей сообщили о гибели отца только через три недели адских тревог и поисков. Как стояла под чёртовым дождём, закапывая пустой гроб в компании распорядителя из фирмы, жалкая и потерянная, едва не упавшая в могилу от слабости в ногах. И как злость на весь мир копилась изо дня в день, из секунды в секунду. Как ей хотелось притащить пару кило тротила в штаб-квартиру ФБР и взорвать всех к чёртовой матери. Потому что они забрали единственного человека, который любил её. Который был её героем, её семьёй, её опорой и учителем.

Но слышать это сейчас, вот такой пустой констатацией фактов, да ещё и как открытое издевательство — чересчур для её гулко бьющего по рёбрам сердца. Оно замирает, и кровь качать становится тяжелей, через адское усилие. Через рвущую горячую боль в грудной клетке, которая никогда не прекратится до конца. Словно резким и безжалостным рывком вскрыть запекшуюся корочку у гнойной раны, не способной зажить. И она, как раненый зверь, отвечает защищающимся шипением на следующий шаг Алекса к ней навстречу: