Посвящается моей жене,

Балакиной Елене Ивановне

Красивы леса в Западной Сибири. Раскинулись они на огромных расстояниях, укрыли плотно землю, и если бы не серебро рек и озёр, то с высоты птичьего полёта во все стороны, куда ни глянь, расстилалось бы бескрайнее зелёное море. А заблудиться в них чужому проще простого. Чуть только с тропинки в сторону сошёл, как уже со всех сторон замшелые стволы обступили, и только слышно, как где-то высоко наверху шумят, переговариваясь с ветром, верхушки деревьев.

С начала-то и не страшно, и солнышко так весело сквозь ветки подмигивает, вроде как успокаивает: мол, не бойсь, всё будет хорошо. Но вот вдруг где-то сзади ветка хрустнула, за ней другая, слева шорох, справа стук, и уже не по себе становится. Крикнешь наугад, авось, услышат, и стоишь, замерев, ловя рассыпающееся эхо. И вот! Отвечает кто-то. Гугукнет один раз – и затихнет. Кинешься на голос, спешишь, продираясь сквозь кусты, а он, голос этот, уже позади тебя гукает. А вот опять впереди! Остановишься тут как вкопанный, а между лопаток страх змейкой вьётся: догадался! Леший это резвится, в самую чащу заманивает.

У деревьев, как и у людей, свой табель о рангах имеется. Генерал-губернатором лесов сибирских издавна считается кедр-батюшка. За ним – сосна, ель, ну, и все остальные, кто помельче да попроще.

А бывало и такое: занесёт откуда-то гуляка-ветер чужое семя, бросит его оземь и вроде пустит оно свои корни вглубь, и вот уже и приподнимется на вершок, затрепещет тоненькими своими веточками, и … всё на этом. Склонится бессильно, захиреет и уйдёт тихо в землю, как и не бывало. Но одному дереву повезло больше. Оно прижилось и дало многочисленное потомство, заставив потесниться другие породы. Имя этому дереву – яблоня.

* * *

Дом начальника Колывано-Воскресенских заводов генерал-майора Андрея Венедиктовича Беэра был самым заметным на Барнаульском заводе. На строительство его пошли лучшие сосны векового бора, на сотни вёрст протянувшегося вдоль Оби. Ставил дом Федька Рыжков, специально приглашённый для этого из Кузнецкой крепости мастер. Дело это было для него привычное, да вот только Беэр поставил одно непременное условие, а именно: дом сей должен иметь античный портик с фронтоном и колоннадой.

Федька, поломавшись немного, условие выполнил, так как в молодости в Санкт-Петербурге бывал, и представление о фронтонах и портиках имел. Заказчик работой остался доволен, и вскоре въехал в новый дом.

Хозяйство у Андрея Венедиктовича было большое, хлопотное и очень ответственное, потому докладывать о состоянии дел на вверенных ему заводах приходилось иногда и самой Императрице лично. Что же за интерес был у Её Величества к этим заводам, находящимся в нескольких тысячах вёрст от столицы, на самом краю Российской империи?

А интерес был в том, что в землице этой добывалась ценная руда, из которой выплавлялись медь, золото и серебро. Алтайские эти месторождения были открыты людьми Акинфия Никитича Демидова, который каким-то звериным чутьём догадался о находящихся здесь несметных богатствах. Он и заложил первую плавильную печь в Колывани, а вторую намеревался поставить при впадении речки Барнаул в могучую Обь, месте чрезвычайно удобном для этих целей, да к тому же имеющем огромные запасы древесины.

В крепости при Барнаульском заводе находились две роты регулярной армии, отряд казаков да несколько пушек. Эти меры предосторожности лишними не были, поскольку вокруг было всё ещё неспокойно. Шорских и телеутских князьков до сих пор вдохновляла призрачная тень хана Кучума, к тому же близкое соседство с воинственным Джунгарским государством спокойствия в этих местах не прибавляло. Вот краткая предыстория, которая необходима для того, чтобы вы, уважаемый читатель, смогли верно существовать в тех событиях, которые последуют далее.

В этом году июнь был нежарким, часто шли дожди, а вот теперь, в начале июля, дни стояли исключительно тёплые и солнечные. Правда, по ночам стелющаяся по земле прохлада заставляла почувствовать неотвратимое приближение осени. На Барнаульский завод опускались сумерки. Пахло скошенной травой, древесным углем и ещё чем-то неуловимым, идущим от человеческого жилья. Чёрный дым работающих днём и ночью печей, вылетая из труб, поднимался в небо и исчезал, растворяясь в надвигающейся ночи. И только дом начальника Колывано-Воскресенских заводов генерал-майора Беэра сопротивлялся своими освещёнными окнами, отодвигая подальше от себя тёмную густоту ночного воздуха.

В тот день по случаю предстоящей поездки в Томск, и чтобы доставить удовольствие своей молодой жене, генерал-майор пригласил к себе всё местное высшее общество. Не сказать, чтобы Андрей Венедиктович был большим любителем таких вечеринок, но он считал обязательным время от времени устраивать их. Суровость местной жизни, скудность каких бы то ни было развлечений, действовали на привыкших к другим условиям людей угнетающе. Беэр это понимал.

Из распахнутых окон слышны были звон посуды, возбуждённые мужские голоса, русская речь мешалась с немецкой. Судя по всему, шампанского гости выпили немало, и веселье было в самом разгаре.

Внезапно входная дверь широко распахнулась, и в освещённом проёме показалась тоненькая женская фигурка. Это была Лизочка Арсентьева, по мужу Елизавета Андреевна Беэр. Она громко смеялась, а затем, повернувшись к кому-то невидимому, крикнула:

– Остановитесь и не приближайтесь ко мне, Йозеф! Вы слишком много выпили шампанского, и стали совершенно невыносимы!

Она легко сбежала по ступенькам вниз и села на изящную скамеечку, возбуждённо обмахиваясь веером. Человек, которого звали Йозеф Пох, сначала появился неверной тенью на крыльце, а потом и сам возник в дверях чёрным силуэтом. На мгновение остановившись, он увидел сидящую фигурку, а затем опрометью кинулся к ней.

– Не вино делает меня таким, фрау Лиза, а ваше равнодушие. О, если бы я мог достать любовный напиток, подобный тому, что зажёг страстью сердца Тристана и Изольды, я бы наполнил им чашу Грааля, и, сопровождаемый Валькириями…

Лицо Поха, освещённое неярким светом луны, выражало восторг, смешанный с какой-то затаённой мукой. Его можно было бы назвать даже красивым, если бы не судороги, появляющиеся внезапно и искажающие лицо это до неузнаваемости.

Цветы источали сладкий аромат и слегка кружили голову. Пох сорвал один из них и, опустившись на колено, протянул его Елизавете Андреевне.

– Боже, он ещё и поэт!

Она взяла цветок, затем, скорчив недовольную гримаску, стукнула Поха веером по плечу.

– И всё-таки я не намерена это выслушивать.

Голос её звучал серьёзно, с лёгким оттенком недовольства.

– Как вы не понимаете, что своим поведением компрометируете меня?

Елизавета Андреевна встала с твёрдым намерением закончить этот разговор и идти в дом, но Пох, стоя на коленях, схватил её за подол платья и не отпускал. Голос его звучал умоляюще.

– Милая… Милая! Майне либе Лиза! Я ничего не могу с собой поделать… Любовь! Это выше человеческих сил. Вы богиня, а я простой смертный…

Не ожидавшая такого напора, она остановилась в растерянности.

– Господи, Йозеф, я не богиня! И я не давала вам ни малейшего повода для подобных излияний страсти.

– Майне либе Лиза, уже само существование ваше есть повод для рыцарского преклонения.

Пох продолжал крепко сжимать в своих руках её платье, в голосе его появились истерические нотки.

«Господи, какой же он ненормальный! Ничего подобного от него не ожидала», – подумала Елизавета Андреевна, глядя на его аккуратный пробор.

Она вдруг представила это со стороны. Происходящее напоминало ей сцену из какого-то плохого водевиля.

– «Как всё это пошло!»

Она с силой, рискуя порвать ткань, выдернула платье из рук Поха:

– Пожалуйста, Йозеф, преклоняйтесь, но на расстоянии!

Елизавета Андреевна, держа спину прямо, направилась в дом. Она внутренне негодовала не столько на Поха, сколько на самоё себя за то, что не сдержалась в выражении своих эмоций и, наверное, вела себя слишком легкомысленно в отношении него, что и послужило поводом к подобной ситуации. Но Лизочка Беэр в собственной несдержанности укоряла себя недолго, так как неугомонный саксонец, считавший разговор отнюдь не законченным, неожиданно быстро обогнал её и встал перед самой дверью.