– Фрау Лиза, если этот человек вас чем-нибудь оскорбил, я готов сию же минуту вызвать его на дуэль.

– Боюсь, что не смогу по достоинству оценить вашу жертву.

С этими словами Елизавета Андреевна подала Булгакову руку, и они вышли, оставив Поха одного.

Лицо его исказили судороги, губы затряслись. Молодой человек изо всех сил пытался сдержаться, но слёзы хлынули из глаз помимо его воли, оставляя тёмные пятна на мундире.

Спустя некоторое время Пох подошёл к двум горящим свечам и, помедлив немного, задул одну. Огонёк оставшейся свечи слабо затрепетал, как в испуге, отчего растревоженные тени заметались по стенам вокруг стоящего посреди комнаты человека.

Пох медленно повернулся и вышел, оставив дверь за собою открытой. Внезапно налетевший неведомо откуда ветерок сквозняком пронёсся из окна в распахнутые двери и, если первый его порыв только пригнул язычок свечи, то второй легко потушил его, впустив ночь в генеральский дом.

Вечеринка в доме генерал-майора Беэра подходила к концу. Было много выпито, много съедено, на десять раз были пересказаны все новости. Некоторые подробности особенно смаковались. Это касалось, в первую очередь, амурных дел и поездок в столицу.

Этот небольшой замкнутый мирок, своеобразная каста людей, в силу обстоятельств оторванных от больших городов Европейской части России, старались жить здесь так, будто вокруг них были не дремучие леса на тысячи вёрст, не дикие народы, до сих пор угрожающие русским поселениям, а Вологодская или Ярославская губерния, и до столицы – не более трёх суток пути.

На втором этаже у Беэра в его рабочем кабинете была собрана очень хорошая по тем временам библиотека. Книги гуманитарного и технического содержания были представлены в ней на восьми языках. Горные и плавильные мастера часто пользовались этой литературой, и Беэр всячески поощрял их в таком «правильном и соразмерном», как он говорил, отношении к своему делу.

Вот и сейчас, собрав у себя в кабинете почти всех мужчин, он с гордостью показывал им только что полученную из Санкт-Петербурга и ещё даже не переплетённую книгу Михайлы Васильевича Ломоносова «Первые основания металлургии и горных дел». Надо было видеть с какой любовью, с каким трепетом держал давно обрусевший немец в своих руках это, как он выразился, «блестящее проявление русской технической разумности, не уступающее по глубине и охвату предлагаемых здесь тем лучшим европейским работам».

Спустившись вниз к остальным гостям, Андрей Венедиктович предложил всем выпить «на посошок» ещё шампанского. В танцзале, под аккомпанемент измученных музыкантов, всё ещё танцевали. Беэр, поискав глазами свою жену и не найдя её, тяжело опустился в кресло:

– Иоганн, распорядитесь, чтобы сюда подали шампанского.

Христиани, развлекавший Веру Николаевну какой-то забавной историей, извинившись перед ней, встал.

– Шампанское из последней партии, дядюшка?

– Да, – махнул рукой Беэр, – и чтобы не позже сорокового года.

Анечка, в очередной раз ускользнув от Франца, догнала Христиани:

– Можно я с вами? Мне очень хочется самой выбрать для всех шампанского!

Он с сомнением оглядел её хрупкую фигурку.

– Но для этого нам придётся спуститься под землю, в тёмный, холодный погреб, в объятия Вельзевула. Не боишься?

Анечка храбро посмотрела на него:

– Но ведь я же там буду не одна, а с вами!

– Ну, тогда он съест нас обоих, – засмеялся Христиани. – Идём, моя маленькая жертва!

Пох, которого произошедшая в малой гостиной сцена повергла в сильное расстройство, услышав о шампанском, внезапно оживился и, вскочив со стула, на котором он до этого тихо сидел, крикнул громко и с вызовом:

– Шампанского! И чтобы непременно с устрицами!

Решив через несколько секунд, что его слова ни у кого не вызвали должной реакции, он взобрался на стул, чтобы повторить и уже раскрыл было рот, но увидев входящих вместе Елизавету Беэр и Булгакова, молча уставился на них. «Всё ещё вдвоём? Почему она на него так смотрит? Она на него смотрит! Так она должна смотреть на меня! Мой ангел!»

В затуманенном сознании Поха всё происходящее стало вдруг принимать странные и чудовищные формы. Он почти зримо увидел себя замурованным внутри бутылки с шампанским, которую пыталась, брызгая слюной, проглотить огромная рыжая устрица. Чтобы хоть как-то защитить себя, Пох хотел крикнуть:

«Кто-нибудь, разбейте эту проклятую бутылку! Вытащите меня отсюда!» Но вместо этого у него опять получилось:

– Шампанского! И чтобы непременно с устрицами!

Такое поведение Йозефа Поха было странным и непривычным, и все присутствующие с удивлением воззрились на него. Иван Гаврилович искоса и с неудовольствием посмотрел на Поха, и сделал очередной ход картой:

– Йозеф, вы сегодня явно перебрали. Вам больше пить нельзя.

– А с устрицами можно! – упрямился Пох. «Значит Булгаков! Булгаков!!!», – билась в его сознании мысль, разламывая череп. Он на секунду зажмурился.

– Господа, я выписал из Парижа партию устриц и вчера получил их целый ящик!

Ольга Леонидовна, услышав это в тот самый момент, когда Цидеркопф с упоением говорил, глядя на линии её руки, что жить она должна не меньше, чем Моисей, выдернула у него свою ладонь и громко зааплодировала:

– Браво, Йозеф! Вы просто расточитель! Это же безумно дорого! Вот как должен вести себя настоящий мужчина, – закончила она, многозначительно посмотрев на Петра Адольфовича.

Пох, вздрогнув от её аплодисментов, казалось, окончательно перестал владеть собой:

– Я привык есть устрицы! У себя дома я каждый день ел устриц! И я хочу пить шампанское с устрицами даже здесь, в Сибири! В этом Барнауле! Потому что одному Богу известно, когда я вернусь домой. И всё потому, что по контракту я, видите ли, обязан обучить плавильному делу пять человек из местных. Но ведь русские не способны к этим наукам. Потому что они все свиньи! Свиньи!

Пох с ненавистью кричал всё это, не в силах отвести взгляда от холодных серых глаз, которые с лёгким прищуром презрительно рассматривали его.

Беэр грузно поднялся со стула, чуть не опрокинув стол. При этом карты, лежащие на нём, слетели на пол. Он сделал резкое движение головой в направлении Поха, и несколько мужчин суетливо бросились к разбушевавшемуся саксонцу.

Пётр Фаддеич Лошкарёв, стремясь проявить максимум рвения в делах, угодных начальству, с особой прытью кинулся исполнять приказ. Подбежав к Поху, он с силой дёрнул его за рукав. Тот, чтобы удержаться на стуле, сделал какое-то невообразимое движение рукой, при этом со всего маха попав ею Пётру Фаддеичу прямо в нос. Лошкарёв, получив такой удар, остолбенел, и несколько мгновений изумлённо хлопал глазами, пока кровь из разбитого носа крупными каплями обагряла его шейный платок и английскую курточку.

– Ниночка! – Пётр Фаддеич обрёл, наконец, дар речи. – Ниночка! Это что такое? Почему в нос-то?

Пока Нина Петровна бестолково суетилась вокруг своего мужа, лекарь Цидеркопф ловко всунул Лошкарёву два ватных тампона в обе ноздри и, достав из своего саквояжа маленький розовый флакончик, протянул его Поху:

– Герр Пох, понюхайте. Здесь целебная соль, это вас успокоит.

Франц Рит, подойдя ко всё ещё упирающемуся Поху, что-то тихо сказал ему, после чего тот покорно слез со стула.

Беэр хотел было произвести соответствующее внушение, но, передумав, махнул рукой:

– Франц, отведите его домой. Пусть проспится.

Франц с пониманием кивнул и, взяв под руку Поха, легко улыбнулся ему:

– Идёмте, друг мой. Я провожу вас домой.

Йозеф Пох послушно сделал несколько шагов к дверям, затем резко обернулся. Он нашёл глазами Елизавету Андреевну, вдруг опустился на колени и пополз к ней, повторяя при этом:

– Майне либе… Майне либе…

Вера Николаевна, быстро поднявшись с кресла, подбежала к нему:

– Перестаньте, Йозеф! Что вы делаете? Опомнитесь!

Она попыталась поднять его, но у неё не хватило сил. Тогда Вера Николаевна опустилась рядом с ним на колени и стала гладить его волосы: