Меня часто спрашивали мои ученики: “Есть ли автомобили у вас в стране? Есть ли нефтеналивные станции в вашей стране?” – и задавали сотни других вопросов в том же роде. Несколько студентов прочли где-то, что мы, англичане, спим в сапогах, и, несмотря на настойчивые опровержения с моей стороны, не были полностью убеждены в том, что их сведения не соответствовали действительности. Один профессор – Танака – уведомил своих японских слушателей, что на Западе никогда не моются; он пошёл дальше и, ожидая опровержения от одного из варваров, заявил, что европейцы, живущие в Японии, стремясь защитить своих соотечественников от разоблачения их низкого культурного уровня, вероятно, будут отрицать его слова. Так по всей империи людей убеждают в одном и том же, навязывают им определённые мысли, причём власти делают это преднамеренно, с целью прославления своей собственной страны. В марте 1932 г. некий г. Явая написал статью в журнале “Фуджин Клуб”, пользующемся значительным распространением в Японии. В этой статье он писал: “Женщины на Западе носят меха потому, что они сами так близки к животным, что носят шкуры своих близких на себе; животные – братья этих глупых иностранок”…
Я указал выше, что японцы не умеют логически мыслить, но я не хочу создать впечатление, что они вовсе глупы. Они способны думать и составлять планы, но, придя к решению, скорее ограничатся началом дела, чем продумают его окончательные результаты»[105].
Вместе с тем, О’Конрой признаёт, что «Япония не лишена мыслящих людей». К их числу он отнёс и доктора Нитобе, занимавшего пост заместителя генерального секретаря Лиги Наций в течение семи лет и хорошо знавшего Запад и Восток. Последний следующим образом охарактеризовал японскую психологию: «Наш народ лишён чувства юмора, японцы отличаются чрезмерной обидчивостью; они чрезмерно злоупотребляют личным моментом в споре и исключительно легко обижаются на других в общественной жизни. Не будет удивительным, если в один прекрасный день социологи найдут, что между быстрой готовностью японцев к тому, чтобы окончить жизнь самоубийством, и их недостатком чувства юмора существует тесная связь»[106]. «Этот недостаток чувства юмора, – пишет профессор О’Конрой, – истолковывается лояльным японцем как доказательство чувствительности. Нитобе утверждает: “Немногие народы мира более чувствительны к мнениям других, чем мы. Насмешливая улыбка, которой англичанин и не заметит, является для нас ножом в сердце. … Должно быть, есть много японцев, даже среди простого народа, которые видят всю опасность политики самообмана, которую проводит страна, но эти люди не решаются высказать свое мнение. В 1930 г. императорское правительство обратилось к населению с предложением сообщать в полицию всё, что дошло до их сведения. «Осака Майнити» пишет: “Недавно полицейские объявили, что отныне они будут охотно получать тайные сообщения от граждан, что означает создание общенациональной системы шпионажа, доноса и полицейского наблюдения. Эта система даст возможность злым людям наносит ущерб другим ради мести”. Они боятся, что на них донесут соседи… Западный наблюдатель будет удивлён, почему народ не борется за свои права… Психология японских масс находится всецело под влиянием правительства. Полиция в глазах японцев является представителем правительства, а правительство является олицетворением непогрешимого божественного императора. Мнения народа, как мы его понимаем, в Японии не существует: народ находится всецело под влиянием чиновников и тайных обществ, действующих в согласии с полицией»[107].
Разделяя точку зрения Монтеня, который писал в XVI столетии, что «японцы находят удовольствие в жестокости, кровопролитии и т. п.», О’Конрой замечает: «Это верно и теперь. Их жажда крови не ограничивается восхищением перед убийством, внушенным политическими или патриотическими целями. Я никогда не смогу забыть массовых убийств беззащитных корейцев после землетрясения 1923 г. Мы с женой находились на Корейском полуострове (?) во время землетрясения и резни. Не было оставлено ни одного здания; огонь пожрал все дома; люди лишились одежды и крова. Неизвестно, как возник слух в Японии, что корейцы намеревались совершить немедленное нападение на острова. Как могли корейцы осуществить это нападение, когда у них не было судов, не было пищи, – оставалось тайной. Но слухи распространялись, и японцы вооружились мечами. Они отправились убивать каждого: мужчин, женщин и детей, кто не мог бы доказать своего японского происхождения. Они убивали даже собственных соотечественников, если те не могли представить удостоверение личности. К счастью, хотя я потерял все мои бумаги, я нашёл в своем кимоно старую визитную карточку. Мы с женой нашли два травяных матраца, которые связали в форме арки, и укрылись под ними. Когда явились погромщики, я показал им мою карточку, и мы оба получили по голубой повязке в доказательство того, что мы не корейцы. Через час погромщики явились вновь, и нам дали повязки другого цвета в качестве предосторожности против того, что корейцы узнают цвет и избегнут смерти. Каждый час они меняли цвет повязок, и каждый раз погромщики появлялись, держа обнажённые мечи, на которых была кровь; их одежды были в крови, остатки человеческого мяса покрывали их. Они были пьяны жаждой крови. Их волосы, руки и лица потемнели от крови. Не смея выражать сомнение в необходимости погрома, я спросил о его причинах. Мне сказали, что “корейцы уже совершили нападение на Японию, что корейцы виноваты в землетрясении”. Не менее 8 тыс. корейцев было убито. Ни один из них не был вооружён. Не стоит добавлять, что через японских послов были посланы настойчивые опровержения во все другие страны. Эти убийства якобы были результатом “обычных беспорядков, неизбежных при такой катастрофе”, и число убитых было преуменьшено почти на 90 %» (Речь идёт о резне корейцев во время землетрясения в провинции Канто в Японии. – М.А.)[108].
«Такова психология современной Японии, – утверждает О’Конрой. – Это – психология народа-дикаря, воспитанного в современной военной обстановке, внезапно воспринявшего результаты западной машинной цивилизации. Но угроза заключается не только в этом. За внешним лоском скрывается убеждение в том, что японцам принадлежит божественное право управлять миром, убеждение в превосходстве над другими народами мира; это сделало их религиозными фанатиками, божеством которых является Япония»[109].
Свою книгу английский разведчик Тэйд О’Конрой завершает главой «Я обвиняю». «Впечатления, полученные мною от Японии, – пишет О’Конрой, – были сначала смутны: цветы лотоса и вишни; приятный, энергичный народ, простой, трудолюбивый и невероятно деятельный; восхитительные женщины; жизнь, напоминающая арабскую сказку; карликовые деревья; изящная живопись цветов и насекомых; волшебное царство наяву. Этого я ждал. Я уже раньше встречался на Западе с японцами и видел, что мужчины обращаются у них с женщинами, как с королевами. Я наблюдал их изысканные манеры. Я отправился в Японию, намереваясь пробыть там год, самое большее два… и оставался там 15 лет… Я обнаружил, что все или почти все мои представления неправильны. Я нашел, что женщины действительно восхитительны и что впечатления европейцев о Японии основываются на образе этих женщин. Однако постепенно я обнаружил, что это впечатление старались создать как часть обдуманного плана… Я обнаружил, что мужчины в Японии безжалостны, жестоки, чувственны и вероломны. Они развращены и звероподобны. Я получил представление о шинто (синто. – М.А.), неошинто и, наконец, о кодо. Постепенно я понял, что в стране есть силы, исходящие не от парламента или императора. Моя деятельность в университете в Киото (Кэйо. – М.А.) позволяла мне встречаться с людьми, занимающими высокое общественное положение. Отчасти этому способствовал мой брак с представительницей аристократической японской семьи. В течение 14 лет я собирал материал для этой книги. Нет ни одного сколько-нибудь существенного вопроса, затронутого в этой книге, по которому я не имел бы исчерпывающих данных… Япония будет постепенно осуществлять свои планы, как я это изложил. Сначала она покорит Восток, пока не вмешаются державы.
