В первое школьное лето барство с меня слетело: бегал босиком, дни проводил с товарищами на речке. Но все равно остался неловким: не научился плавать, не дрался, плохо играл в городки, в лапту, не умел ездить на велосипеде, танцевать. Всегда ощущал свою неполноценность. Удивляюсь, как это стал хирургом: ручная все-таки работа!

Учился хорошо, но учили плохо. Условий для этого не было – учебников, бумаги, уменья преподавать. Впрочем, нашу учительницу, Серафиму Петровну, вспоминаю с удовольствием.

В 1924 году организовался отряд пионеров. Это было очень интересно. Тогда же у меня появился первый чин – заместитель вожатого отряда. Такое хорошее было партийное начало – и не получило продолжения!

Общественная работа кипела: сборы отряда, «проработки» нерадивых, походы, стенгазета. Даже участвовал во взрослом драмкружке. На митинге к седьмой годовщине Октября на площади стихи читал! Помню, как в 1924-м году пришел дядя Саша и сказал, что Ленин умер. Нет, не жалели, не слыхал.

В пионерии сложились «политические убеждения»: все богатые – плохие, бедные – хорошие. Революция справедлива – равенство. Белогвардейцы – звери. Имена: Ленин, Троцкий, Зиновьев. О Сталине не слышал.

Еще одно: организовал школьный кооператив – тетради, карандаши.

Красные галстуки привились легко, а вот с трусами было плохо – старухи протестовали: «Стыдобушка!» Случалось, ребята самовольно – ножницами (или даже топором!) – укорачивали подштанники, чтобы получились трусы.

В общем, ничего выдающегося в моем деревенском детстве не было. Река, лес, луг, игры. Лидером по части забав не был. Уважали, что хорошо учился. А летом – работа: сенокос, жатва, молотьба. У нас было тогда скромное, но хозяйство: корова Лушка, собака Арфик, кошка, куры. С 12 лет я был главный работник.

Почему-то не помню, чтобы готовил дома уроки. Наверное, не задавали: много новаций пережила школа.

Читал много книг – библиотека была хорошая. Особенно запомнилась толстая «История Великой французской революции» Карлейля.

В школе все было интересно – шла общественная работа в пионерии.

В 1926 году кончилось мое счастливое детство, и началась довольно грустная жизнь.

Нужно было учиться дальше. Для этого надо ехать в чужой город – Череповец, поступать в школу второй ступени.

Мы приехали на пароходе, мама свела в школу – держать экзамен. Что-то писали, решали задачи, был уверен и не волновался. Познакомился с Леней Тетюевым, другом на целых сорок лет. Вернулись в Ольхово и ждали извещения о приеме. Помню, думалось: «Хотя бы не приняли». Но тут же: «Надо!» И так пошло на всю жизнь: «Надо!» «Надо!»

Пароход «Кассир» ходил от Череповца до Ольхова, ночевал у пристани и в 4 утра отплывал обратно. Такое себе суденышко с дизельным двигателем. Даже сейчас слышу: «Тук-тук-тук» – над рекой.

Горько плакал, когда один пришел с пристани в свою комнатку у Александры Николаевны. До 15 лет меня охватывала лютая тоска по возвращении из дома. В одиночестве, со скупыми слезами.

Почти весь период жизни в Череповце прошел тоскливо. Не было счастья. Полегчало лишь в последние годы, когда появились новые интересы.

Мама поселила меня к своей лучшей подруге Александре Николаевне Доброхотовой. Она учительствовала, жила одна, имела маленький домик, было две комнатки и кухня: площадь метров 20, потолки низкие. Учителя жили нищенски, хуже, чем мы – у нас дома огород. Электричество было дорого, освещались лампой. Пищу готовили в русской печке.

Мне полагалось носить воду от колонки, колоть дрова, чистить тротуар.

Александра Николаевна была отличным человеком и прекрасной учительницей. К ней часто приходили такие же одинокие, как она, коллеги, и разговоры были только об учениках. С тех пор школьные дела остались близки моему сердцу (вспоминаю ее, маму, их подруг – и умиляюсь, до чего все-таки люди были преданы своему делу!).

Как я уже упоминал, отец давал мне 15 рублей в месяц. Пять рублей платил за квартиру и на 10 должен был питаться. Два раза в месяц надо было ходить за деньгами к отцу в Губсоюз – там он занимал хорошую должность.

До чего же тягостны были для меня эти походы! Бывало, подойду к лестнице на второй этаж, постою, вернусь, похожу по улице: но куда денешься? У мамы денег не было – училась в институте сестра. Поднимусь, вхожу в комнату – это контора с несколькими столами, его – главный. Подойду, поздороваюсь, он всегда выглядел добрым.

– Папа, мне нужно денег.

– Сколько тебе?

Первого числа я отвечал – десять, а пятнадцатого – пять рублей. Он каждый раз задавал этот вопрос, но я ни разу не попросил больше. А он не предложил.

Все закупки делал сам. Всегда хватало денег: педант с детства. Не так уж плохо питался на 10 рублей. Суп с мясом (1 кг на месяц!), на второе гречневая каша с коровьим жиром – его в плошке растапливали в русской печке, он тут же застывал. Утром и вечером – чай с хлебом без масла, сахар вприкуску. Витаминов мало, поэтому по весне всегда болели глаза. Но других болезней не помню. За все годы своего учения не помню, чтобы пропустил уроки.

Два раза в месяц ходил в кино – 20 копеек, в первых рядах. Изредка покупал на лотке ириску – 1 копейка. Шоколадных конфет не пробовал ни разу.

Одевался бедно – мама обшивала себя и меня. Были две ситцевые рубашки, одинаковые, серенькие. Еще была суконная курточка, перешитая из старья. Матрацную наволочку осенью набивали соломой на весь год. К весне она превращалась в труху и спал уже на досках. Простынь была, пододеяльника не полагалось. Одеяло ватное, лоскутное.

В баню ходил раз в две недели. Стирать белье возил домой.

Образ жизни (скучные слова!). Такой был и «образ».

Вставал в семь, ложился в десять. Ни разу не нарушил режима.

Невесело жил. Но не скучал. Только сильно тосковал по маме и по дому. Через две-три недели обязательно бывал в Ольхове. Осенью и весной – на пароходе, зимой ходил пешком. Много раз я вымерял эти 25 км.

Учиться нравилось: все легко давалось, был первым, даже старостой класса – журнал посещений доверяли. Но «не высовывался». Странные были порядки: оценки – «уд» и «неуд». Равенство? Глупость?

Уроки не готовил. Заданий мало, все успевал делать в классе. Даже сочинений дома не писали. Между прочим, учителя были дореволюционной выучки. Только правильно писать не научили – до сих пор ошибки делаю.

Было и слабое место – физкультура. Неловкий, стыдился, хотя сила была. Поэтому хитрил, даже сбегал с уроков. Петь тоже не мог: ни слуха ни голоса. Музыку не слушал, электричества и радио у Александры Николаевны не было.

Любимый предмет – литература. Все читал, все знал, учительницы были умные.

Не помню, чтобы на переменах бесился, как полагалось мальчишке. Все потому же: «рохля». В драках не участвовал, меня не били, потому что был сильный, сам не задирался. За всю жизнь ударили однажды – еще в Ольхове.

Вне школы с ребятами не общался. Порядок такой: пришел из школы, пообедал, помыл посуду и читать.

Это и было, как говорят: «Одна, но пламенная страсть».

Книги. Состоял в трех библиотеках, детской, взрослой городской и школьной. Кроме того, в чулане у Александры Николаевны были «приложения к Ниве» за несколько лет – собрания Горького, Куприна, Андреева, Бунина, Сервантеса, Золя. Комплекты приносил и прочитывал «от и до». Гоголя и Пушкина уже раньше знал, в Ольхове. Еще читал всю новую литературу, что приходила в городскую библиотеку – в 20-х годах еще свободно печатали «попутчиков». Конечно, был Есенин, кумир молодежи. Но мне больше нравился ранний Маяковский: Строчки из «Облако в штанах» до сих пор помню. Вся моя «образованность» выросла из беллетристики, научных книг читал мало. Разве что историю.

Общение. Первые четыре года домашних друзей совсем не было, только в школе. Пионеры не понравились, комсомола даже не попробовал. Однако культурные «мероприятия» были. Во-первых, театр. Для школьников по субботам билет последние ряды – 10 копеек. Выходной одежды не было, немного смущался, но превозмогал. Еще ходил на публичные лекции. Еще помню «чистки партии»: здорово драили!