- А, ладно. Только не ной потом, - Марта взяла брата за руку.

  Кап-кап.

  Кап-как.

  Как?

  Как оно все случилось?

  А может быть так? Никто теперь уже не скажет правды. Все кто знал растворились в терпких водах бесконечной реки времени. Остались только сказки. Крысы никуда не ушли. Не решились. Спрятавшись в сырых подвалах, прижимались друг к другу влажными спинами, чесались за нежными ушами, стряхивали на холодные камни нажравшихся крови блох. Блохи цеплялись к подолам платьев, потертым шерстяным чулкам, прятались за отворотами остроносых башмаков. Смыкали острые жвала на бледной, сладко пахнущей коже. Так незаметно черная смерть брала город в осаду. И вот уже на опустевших улицах гремели по мостовой телеги с мертвецами. Вместо смеха поселились за глухо закрытыми ставнями рыдания, а вместо песен - нескончаемые стоны.

  Дети не хотели уходить. Им было страшно. Но родные силой выталкивали их за порог, надеясь спасти. Так и брели они на рассвете, еще не проснувшиеся красивая Марта, у которой за три дня умерли трое братишек, худющий Мартин, у которого осталась только слепая бабка, шмыгающий носом Барри с серебряным подсвечником в узелке - единственной дорогой вещью в семье. Дурачок Петер скакал на верхом на палке и размахивал невидимой саблей - ничего не понимая и ни о чем не тревожась.

  А впереди вышагивал важно господин Крысолов, обещавший вывести детей в далекую страну, где не свирепствуют болезни и всегда светит солнце. Только на первой же остановке, оставив задремавших кутят у костра и собрав в большой мешок узелки и котомки, с зажатым в руке подсвечником, он шагнул в лесной туман. Мешок, завязанный золотой ленточкой детской мечты, хлопал по худой спине. Выдохнула обиженно крошка флейта и все, затерялся господин, единственный знающий путь в счастливую страну.

  Нет, к такому Грим готов не был. Кто изобрел эти чертовы Хронопутешествия? Какой Винтик-и-Шпунтик собрал первую Хронокапсулу? Невозможно, мучительно было смотреть на чужие страдания. Хотелось закрыть глаза и ничего не видеть. Стать слепым и глухим. Закончить эту поездку к чертовой матери.

  Не получалось.

  Благодаря глупости какого-то доморощенного Суворова, отряды пошли не на Марсель по равнине, а рванули в Альпы. Увидел бы его Грим - придушил бы. Тысячи окоченевших детей брели по обледенелым горным тропам, срывались в пропасти, замерзали от холода по ночам.

  Грим смотрел на уже не раз виденную им красивую девочку, он даже имя ее запомнил - Марта, и, сам не замечая этого, матерился сквозь сжатые зубы.

  Девочка лихорадочно рылась в котомке, надеялась, что там завалялось что-нибудь съестное. Худенькие руки все скребли и скребли по протертой до прозрачности ткани. Лицо тоже казалось прозрачным, безжалостно обгрызенным голодом.

  - Надо было слушаться мамку и остаться дома, - тоскливо вздохнул рядом щербатый пацан.

  Марта опустила котомку: "Как ты так можешь говорить! Видел бы сейчас тебя Николас!"

  А вот и Николас, потерявший где-то ослика, легок на помине. Уставший и бледный, но, хотя бы, в теплом меховом жакете. Физиономия у него была печальная. И грязная. Двое простуженных телохранителей топали по бокам.

  - Сейчас мы остановимся, и ты будешь выступать, - втолковывал Николасу уже знакомый, высокий и кривоногий сопровождающий.

  - Не сейчас, - тяжело дышал Николас, - я устал, мне тяжело. Ты говорил, что все будет совсем не так.

  Высокий сгреб мальчишку за грудки: "Ты, кажется, забыл, кто здесь все решает. Дети должны идти. И ты дашь им надежду. А если устал, то ведь тебя можно и заменить..."

  - Что я должен сказать? - встрепенулся юный пророк. - А потом ты найдешь для меня еду?

  - Скажешь, что Генуя совсем близко. - проигнорировал последний вопрос кривоногий. - Что скоро все плохое будет позади. Что надо собрать последние силы и идти быстрее. Пока все не передохли.

  Марта продрожала всю ночь под тонкой дерюгой, хотела было протиснуться к одному из немногих костерков, но ее безжалостно отпихнули в сторону, а сил драться за место не было. Кто-то позарился на ее одеяло, попытался стянуть. Марта изо всех сил вцепилась зубами в чужую руку. Прокусила даже сквозь рубашку. От нее отстали. Раньше Марта делила дерюгу со щербатым Барри - вдвоем легче было согреться. Но Барри заболел три дня назад, кашлял страшно, горячий был, как горшок на огне, а вчера утром не проснулся. Марта долго дергала его за руку, потом встала и пошла дальше. Это был уже далеко не первый невставший попутчик.

  В начале пути все было не так. Их отряд бодро шагал по проселочным дорогам. Вольф построил их по пять в ряд, так велели помощники Николаса. Они очень бодро шагали, не смотря на жару. Пели, приплясывали, наскоро перекусывали на коротких привалах. В котомках тогда еще было много еды.

  Первым скис Густав. Плелся, еле волоча ноги. Потом запросился на руки. Пришлось взять его на закорки.

  - Терпи, - выговаривала ему Марта. - Сам напросился. Ты же хотел увидеть Иерусалим.

  - Домой хочу, - хныкал Густав. Он уже больше ничего не хотел.

  Потом дорога пошла в гору, Марта больше не могла нести брата. А он стал совсем квелый, не мог идти.

  В одной из редких деревушек, стоящих на пути, Марта упросила крестьянку приютить Густава.

  - Пока мы не вернемся. Господь вам не забудет.

  - Зачем мне лишний рот, - отказывалась крестьянка, пытаясь захлопнуть дверь перед их носом.

  Марта ухватилась за плохо обструганные доски, кричала, ревела, молила, грозила всеми небесными карами.