— Ориентироваться надо не на то, как закон звучит. А на то, как какой закон выполняется, — назидательно ударяет ребром указательного пальца о стол Комаровских. — И на то, какие другие законы и акты действие нужного тебе ограничивают…

— На практику исполнения, короче, — в очередной раз перебивает Бахтин. — Практика такова: будут межведомственные бодания, без назначения виновных. Кратко: на первом этапе, не получится виновных обоснованно и доказательно установить. Текущие процедуры это исключают. На втором этапе, даже если установишь… что нереально!.. Они автоматом выводятся из-под ответственности, по аналогии с СОПом. Там ты, как бы, лично в курсе. Поскольку сталкивался. Я про СОП.

— Да, не только СОП имеет право стоять «над Системой». Если что… — неожиданно внятно формулирует Комаровских.

— А все, кто «над Системой»… — начинаю новый вопрос.

— Могут огрести только в рамках резонансного дела. Которое управляется в «ручном» режиме. И к которому ещё надо прийти, — говорит Бахтин.

— Обычно — путём очень длительного согласования разных сторон, но тут сейчас помешает политика. — Добавляет Комаровских. — Главное, что сейчас к такому согласию никто не придёт: не то время.

— Да. И «папы», считай, нет, — уныло кивает Бахтин. — И новые ритмы не то что не заиграли, а ещё даже не написаны толком… В общем, забудь.

— Здорово. — Хлопаю в ладоши два раза. — Жить как?

— Да живи, как жил! — искренне удивляются оба собеседника, почти синхронно.

Затем переглядываются, смеются, и продолжает уже Комаровских:

— Разбирательство инициируем. С этими складами сейчас знаешь, что будет? Им точно будет не до тебя. Плюс, есть «правила игры», но тут я тебе не ответчик. Тестя спрашивай… Просветит. Почему два раза одну овцу не стригут.

— … получается, как будто ничего не было? — Итожу для себя через пять минут лекции от обоих собеседников. — Больше, типа, не повторится? Но это всё на словах, между нами, потому что «правила игры»? Виновные невиновны, потому что у них особый статус? Плюс, их даже определить не удастся — так как исключено процедурами? А даже если и определить, они всё равно неподсудны?

— Ну-у, если в таком разрезе, то в итоге как раз могут отдать дурачка-стрелочника, — доброжелательно отвечает Комаровских. — Вот типа этого Ербола. У которого никаких прав, одни обязанности. И который сам не решает, что делает. Грубо говоря, он — инструмент. Работает инструментом совсем другая голова, никак не его собственная.

— Здорово! Получается, тот, кто это всё затеял, и дальше может делать, что хочет, — выношу для себя единственную ясность из разговора с Комаровских и Бахтиным, которые почему-то стали необыкновенно косноязычными.

— А вот тут не так, — терпеливо продолжает разъяснять Комаровских. — Мы внутри, на своём уровне, конечно всё выясним. И примем меры. Но снаружи об этом никто не узнает. Как бы поделикатнее… В Комитете много людей. И многим совсем не нужно, чтоб из-за одной паршивой овцы чего-то лишали всех. В общем, есть и внутри нашей организации варианты, но то всё не для тебя. Извини. ТЫ деталей не узнаешь. Хотя, повторюсь, спать можешь спокойно! — спохватывается Комаровских. — Не повторится!

— Но почему «не повторится», вы мне не скажете? — настойчиво уточняю ещё раз.

— Точно! — Комаровских улыбается с видом человека выполнившего трудную работу.

— Государство устроено сложно. Есть "мёртвые зоны". — Зачем-то говорит Бахтин, глядя в стол. — Лично я не вижу, как тут и что можно эффективно сделать быстро, плюс «против шерсти». Ты просто ещё молодой, и не во всём взрослом ориентируешься.

— Олег Николаевич, знаете…

Прерываюсь на полуслове и удерживаюсь от сентенции на тему того, что когда его жене и ребёнку была нужна помощь…

Вместо этого говорю:

— Понято, принято. Господа, лично меня это всё, как можете догадаться, не устраивает. Теперь не обижайтесь и вы с вашим государством на меня, с таким положением вещей согласиться не могу.

— Да погоди, не горячись! — вспыхивает Бахтин. — Процедуры такие. Совбез, представление к снятию, назначение комиссии вручную, и так далее. А к твоим повторно точно не полезут…

— Я своих отправил. Они уже в Эмиратах, — пожимаю плечами. — Как чувствовал…

— Тогда не переживай, — серьёзно смотрит в глаза Бахтин. — Поживи пока у меня?

— Спасибо, но нет. — Поднимаюсь из-за стола. — У меня свои рецепты. Господа, не примите на свой счёт, но такая работа государства, причём даже не в ваших лицах, а по таким принципам… — тщательно подбираю слова, но получается всё равно банальщина. — Лично меня не устраивает.

— Можно подумать нас устраивает, — хмыкает мне в спину Комаровских, когда я прикрываю двери, выходя из кабинета Бахтина.

Бдящий на выходе, уже знакомый, полицейский сержант мажет по мне взглядом, задерживается на моих глазах, что-то хочет сказать, но в итоге молча открывает проход.

Дома неожиданно пусто.

В отличие от тех дней, когда Лена на дежурстве (и я, как сегодня ночую один), сегодня я точно знаю: завтра с утра Лены тоже не будет.

Какое-то время занимаюсь наведением порядка после моих, которые собирались явно впопыхах и не совсем на трезвую голову: грязная посуда на кухне, вещи не на своих местах, раскрытые шкафы.

Минут через сорок пять, когда я размышляю, протирать полы или так сойдёт, в дверь раздаётся звонок.

Вопрос с полами решается сам собой: не сегодня.

В камеру домофона обнаруживаю Крематория.

— Привет, живой? — пышет бодростью с порога Юра. — Меня Елена Робертовна просила за тобой глянуть сегодня вечером. Жрать есть что? А то я с утра в бегах. Давай в четыре руки сделаем что-нибудь?

На деле, «четыре руки» Крематория оказываются его двумя руками, потому что он затевает что-то сложное на трёх сковородках (мясо, овощи со специями и гарнир) и места у стола и плиты банально не хватает.

Щедрой рукой, через пятнадцать минут Юра вываливает половину казана того, что у него получилось, в две тарелки.

Получилось достойно. О чём и говорю, принимаясь за еду.

— Рассказывай, — через пять минут сытый Крематорий отодвигается от стола и открывает окно. — Покурю тут? Всё равно никого ведь нет.

— Кури, — вкратце рассказываю фабулу последних событий, поскольку никаких тайн делать из происшедшего ни от кого не планирую.

— М-м-м, замес интересный, — Юра задумчиво выпускает две струи дыма через нос в окно. — Чем-то помочь могу?

— Имею свой план, но именно тебе буду благодарен за обратную связь. Вкратце так: …

— … Прикольно! — ржёт Крематорий через минуту, выслушав меня. — Несимметричный ответ, гы-гы! Ну, чё тут скажешь, Саня… Ты мой принцип знаешь: главное — не мозги. Главное — характер. Тут ты чисто на характере можешь и выехать. В жизни и не такое бывает, особенно в наше время. Чем-то помочь могу? Лично мне идея весьма и весьма, — Юра весело оттопыривает большой палец от кулака, поднимая его вверх.

— Пока не надо, — качаю головой. — Мне важно начать самому.

— Солидарен. Достойно. Понимаю причины. — Односложно кивает Крематорий. — Да оно так и честнее: людей-то наебать всегда можно, а Бога же не наебёшь. Так что, всё правильно… от Бога рано или поздно по-любому прилетит. Это те атеисты ничего не боятся… Ну да Бог им судья… В общем, маячь на втором этапе, если что! На меня рассчитывай! Мне это движение нравится!

Через пару минут Юра, сфотографировавшись со мной в кухне и прихожей, отправляет сделанные фото в качестве отчёта моей Лене и своей Алие и захлопывает за собой дверь.

Не успеваю отойти от двери, как в неё опять раздаётся звонок. На этот раз, в камеру домофона смотрит угрюмый Бахтин.

— Привет, жрать готовил? — он, разуваясь с порога, направляется на запах в кухню, где придвигает к себе вторую половину приготовленного Крематорием. — Есть всё можно?..

— Да, я уже.

Содержимое казана Бахтин почему-то запивает водой из крана, явно прикидывая, как начинать разговор.