Или, как мне нравилось называть его, особенно в лицо, Сын Сатаны.

– Я только сказала, что видела его. Я не знаю, что он здесь делает, – донесся до меня чей-то голос.

– Он никогда не приходит случайно, Стэйси. Давай. Сложи два и два.

– О боже, неужели они с Минди расходятся?

– Если они расходятся, интересно, с кем он будет кататься?

– Может быть, ни с кем.

– Черт, я бы дорого заплатила, чтобы кататься с ним в паре.

– Ты даже ничего не знаешь о парном катании, дурочка, – фыркнув, сказала другая девочка. Я нарочно не прислушивалась, но мой мозг продолжал складывать вместе обрывки их реплик, пока они влетали в одно мое ухо и вылетали в другое.

– Неужели это так трудно? – с гордостью выпалил другой голос. – У него самая классная задница в стране, и он побеждает с любой партнершей. Для меня это раз плюнуть.

Я закатила глаза, особенно когда услышала про задницу. Этому идиоту только комплиментов не хватало. Но эта дурочка упустила самое существенное, что касалось Ивана. То, как этот милашка, то бишь красавчик, стал знаменитым в мире фигурного катания. Мальчиком, красовавшимся на постерах Международного союза фигурного катания за победы в парном катании. Черт, на самом деле, вообще в фигурном катании. «Королем коньков», как некоторые называли его. «Вундеркиндом», как обычно все говорили, когда он был подростком.

Он был членом семьи владельцев спортивного центра, где я тренировалась уже более десятка лет.

Братом одной из моих подруг.

Мужчиной, за десять лет не сказавшим мне ни одного доброго слова. Именно таким я знала его. Как кретина, с которым я встречалась изо дня в день и который время от времени пререкался со мной из-за какой-нибудь ерунды. Как человека, каждый разговор с которым заканчивался лишь тем, что один из нас оскорблял другого.

Да… Я не знала, почему он оказался в Комплексе Луковых всего через неделю после того, как выиграл свой третий чемпионат мира, через несколько дней после окончания сезона, когда ему следовало бы отдыхать или уехать в отпуск. По крайней мере, именно так он поступал каждый год, насколько я помнила.

Волновало ли меня то, что он был рядом? Нет. Если бы мне действительно захотелось узнать, что происходит, я могла бы просто спросить у Карины. Только я не спрашивала. В этом не было никакой необходимости.

Потому что вряд ли мы с Иваном стали бы вместе участвовать в соревнованиях в ближайшее время… или когда-нибудь, если дела будут идти так, как они шли.

И пока я стояла там, в той самой раздевалке, где провела более половины жизни, что-то подсказало мне, хотя я – никогда, никогда, никогда – не хотела в это верить, что причина именно в этом, что, возможно, я у цели. После стольких лет, после долгих месяцев одиночества… моя мечта могла осуществиться.

А у меня не было ни черта, чем можно было бы похвастаться.

– Вы слышали новость?

Сидя в раздевалке, я как можно сильнее затянула шнурки на ботинках, прежде чем завязать концы довольно тугим узлом, чтобы они выдержали в течение следующего часа. Даже не оборачиваясь, я знала, что на дальнем конце той же скамейки напротив своих шкафчиков сидели две девочки-подростка. Они торчали здесь каждое утро, как правило бесполезно растрачивая время. Если бы они не болтали, то могли бы больше времени проводить на льду, но мне было по барабану. Не я оплачивала их время на катке. Если бы у них была такая мама, как у меня, она бы очень быстро отучила их от привычки болтаться без дела.

– Мама рассказала мне вчера вечером, – сказала та, что была повыше, поднимаясь со скамейки.

Я встала и, не обращая на них внимания, стала вращать плечами назад, несмотря на то что провела уже целый час, разогреваясь и растягиваясь. Возможно, я не каталась по шесть или семь часов в день, как привыкла – когда растяжка по крайней мере в течение часа абсолютно необходима, – но от старых привычек трудно отказаться. Не стоило экономить час и пропускать разминку, чтобы потом несколько дней или недель страдать от растяжения мышц.

– Она сказала, что слышала, как кто-то говорил, что, кажется, он уходит из спорта, потому что, по его словам, у него очень много проблем с партнершами.

Теперь это привлекло мое внимание.

Он. Уходит из спорта. Проблемы.

То, что я окончила среднюю школу вовремя, было почти чудом, но даже я поняла, о ком они говорят. О ком же, черт побери, еще? Не считая нескольких мальчишек и Пола, который три года тренировался вместе со мной в Ледово-спортивном комплексе Лукова, не было никакого другого «его», о ком кто-либо стал бы говорить. Была еще парочка подростков, но ни один из них не обладал способностью далеко пойти, если кого-то хоть чуть-чуть интересовало мое мнение. Что было отнюдь не так.

– Возможно, если он уйдет, то станет тренером, – сказала одна из девочек. – Я бы не возражала, если бы он кричал на меня целыми днями.

Я чуть было не рассмеялась. Иван уходит? Ни за что. Не было ни малейшего шанса, чтобы он ушел из спорта в двадцать девять лет, тем более не сейчас, когда он по-прежнему великолепно катается. Несколько месяцев назад он победил на чемпионате США. А месяцем раньше занял второе место в финале Гран-при по фигурному катанию.

В любом случае, какого черта я обращала на это внимание?

Мне было плевать на то, что он делает. Его жизнь меня не касалась. Всем нам когда-нибудь нужно будет уходить. И чем меньше мне придется смотреть на его надоедливую рожу, тем лучше.

Решив, что не нужно отвлекаться, начиная первый из всего лишь двух часов обязательной ежедневной тренировки – тем более не отвлекаться на Ивана, а не на кого-то другого, – я направилась к выходу из раздевалки, оставив двух подростков попусту тратить время на сплетни. В это раннее утро на льду было, как обычно, шесть человек. Я пришла не так рано, как прежде – это не имело смысла, – но каждое из этих лиц я наблюдала уже много лет.

Некоторые чаще, чем остальные.

Галина уже сидела на трибуне для зрителей, за бортиком, вместе с термосами с кофе, который, как мне было известно по опыту, был очень густым, а на вкус напоминал деготь. Шея и уши у нее были замотаны ее любимым красным шарфом, и она была одета в свитер, который в прошлом я уже видела раз сто и который в довершение всего был похож на шаль. Я могла бы поклясться, что с каждым годом к тому, что она надевала, стало добавляться по одному предмету одежды. Четырнадцать лет назад, впервые сорвав меня с уроков, она прекрасно себя чувствовала в длинной майке с рукавом и шали, теперь в таком одеянии она, вероятно, замерзла бы до смерти.

Четырнадцать лет – это больше, чем прожили некоторые из этих девочек.

– Доброе утро, – сказала я на ломаном русском языке, которого нахваталась от нее за эти годы.

– Привет, eжик, – поприветствовала она меня, на мгновение устремив взгляд на лед, потом она снова посмотрела на меня, при этом ее лицо было таким же, каким было тогда, когда мне было двенадцать лет, обветренное и суровое, словно ее кожа была из пуленепробиваемой ткани. – Как прошли выходные, хорошо?

Я кивнула, ненадолго предавшись воспоминаниям о том, как я ходила в зоопарк со своим братом и племянницей, а потом мы отправились к нему на квартиру и ели пиццу – две вещи, которые, насколько я помню, я никогда не делала прежде – включая пиццу.

– А вы как? – спросила я женщину, которая научила меня очень многому, мне с ней никогда не расплатиться.

На ее лице появились ямочки, которые редко можно было увидеть. Я так хорошо знала ее лицо, что могла бы в совершенстве описать его составителю фоторобота, если бы она вдруг пропала. Круглое, с тонкими бровями, с миндалевидными глазами, с тонкими губами, со шрамом на подбородке, оставшимся от лезвия конька партнера еще с тех пор, когда она принимала участие в соревнованиях. Не то чтобы она должна была когда-нибудь пропасть. Любой похититель, вероятно, отпустил бы ее в течение часа.