Поди сейчас, догадайся. Потом все кажется истиной, даже туман, ее скрывающий.

Но тогда все было, как обычно.

В двери вкатились слесаря, чуть не трескались с мороза. Зарычали прокуренные голоса, ругаясь и споря.

К ним добавился писк Зои из компрессорной, вбежавшей в эту минуту, – и в тихой дежурке стало шумно и тревожно, как на вокзале.

– Починили? – спросила Римма слесарей.

– Починили, – хмыкнул сварщик Павел, тяжело неся перед собой бруствер живота и посверкивая глубоко заправленными под толстые бугры щек глазами. – Труба замерзла. Грели, грели – без толку. Один лед внутри. Пришлось отрезать, вваривать новую…

Он выругался, матерно и длинно.

Римма понятливо кивала. Морозы эти всем дали работы.

– Им же говорили не прикрывать надолго вентиль! – вставил Михалыч, присаживаясь на свободный стул. – Нет, они по-своему….

– Такой мороз!.. – снова выругался Павел. – Тут на пару минут оставь – замерзнет. А они чуть не на час, идиоты…

– А мы крайние, как всегда! – заметил Михалыч.

Михалыч – это сплошной форс, несмотря на свои шестьдесят. В такой мороз – кепка, надвинутая на правое ухо. Под кепкой – стальная щетка усов и хищный – «бабья смерть» – оскал улыбки. Про свои былые подвиги, алкогольные и постельные, готов был трепаться с утра до вечера. Не стесняясь окружающих, естественно. И даже этими окружающими вдохновляясь. Работник, понятно, самый золотой-раззолоченный. Что, правда, мог и подтвердить – руки были на месте. И за это держали на работе, не гнали на заслуженную пенсию. Еще и моряк был, и гармонист, и танцор, и много кто – сиди и слушай. А он уж расскажет, только волю дай. И нового человека, желательно. Свои давно убегали – наслушались.

– Я чего зашла! – вклинилась Зоя. – У меня сейчас Тумис был, сказал, что должны премию дать.

– Премию? – оживилась Римма.

– Премию? – оторвался от телефона Костик.

Даже Валера перетащил свой взгляд на Зою: новость была значительной и на миг затмила его страдания.

– Да! – округлила голубенькие глазки Зоя. – Сказал, по тридцать процентов. За то, что заказ быстро сделали. Ну, тот, где сваи треугольные, и клиент сразу расплатился. Говорил, слышал в конторе, как будто бухгалтерия уже начислила!

Зоя была уже предпенсионная, если присмотреться, девушка. Но лицо под розовым беретом – ни морщинки, носик, ушки, ротик – пятилетнего примерно возраста, и голос ее звенел, как трель мобильника. И под бушлатом такое все налитое, сдобное – невольно улыбались мужики, на эту кладовую глядя.

– Брехня все, – перебил ее Михалыч. – Дождешься от них этой премии.

– Да мне сам Тумис сказал! – возмутилась Зоя. – Только что заходил…

– Трындит твой Тумис, как Троцкий, – снова перебил ее бесцеремонный и всезнающий Михалыч. – Сколько раз уже обещали – и что?

– Только обещать и могут, – поддержал его Павел.

Валера тоже отвернулся от Зои: и в премию не поверил, и трудное его состояние снова властно напомнило о себе.

– Только и знают, что свои обещалки, – гнул свое Михалыч. – А премию выпишут только конторским, а нам дулю с маслом.

– И на Новый год подарков не дали! – вспомнила Римма низким от обиды голосом.

– Да зажрались они там! – уже по-митинговому вскинул кулак Михалыч. – Я вот Тумиса увижу, скажу, чтоб людям мозги не пудрил.

– Смелый какой! – глянула на него поощрительно Зоя.

– А чего мне их бояться? – не унимался Михалыч. – Я кого хочешь послать могу!

– Конечно, пенсию получаешь – то и можешь, – заметил с ложной кротостью Павел.

– А что тебе моя пенсия? – тут же завелся Михалыч. – Я, если хочешь знать, никогда под начальство не гнулся, не то, что некоторые!

– Да, – махнул на него рукой Павел, – мели, Емеля.

Михалыч уставил на него гневно блеснувшие очи, опустил голову. Павел тоже набычился.

Римма отстраненно курила. Своих боев хватало, этот ее не касался. Костик таращился не без страха. Злые здоровые дядьки всегда его пугали.

Один Валера был равнодушен. Не до пустяков, когда внутри все обрывается каждую секунду.

– На самом деле, Михалыч, – пропела, будто не замечая грозы, Зоя, – охота тебе сюда таскаться? Сидел бы дома, на пенсии, чего тут интересного?

– А вот с тобой мне интересно, Петровна, – вдруг растекся лисьей улыбочкой Михалыч. – Когда тут такие красавицы, чего мне дома сидеть?

Бандитским нырком обогнув Зою, он сзади вонзил ковши ладоней ей подмышки и притянул к себе – крепко. Зоя взвизгнула, дернулась, вырывая бушлат, залилась румянцем, который при ее избыточной румяности казался невозможным.

– Жена дома, а ты тут к бабам чужим! Пусти!

Михалыч меру знал – разжал руки:

– А кто тебя держит?

– Ты!

Зоя оправляла бушлат, возмущенная и очень довольная.

– А ты, Римма Игоревна, что сидишь, скучаешь? – отнюдь не успокоился Михалыч.

– Замерзла, – басом отозвалась Римма, не оборачиваясь к нему.

– Так я погрею!

Михалыч протянул к ней руки, но в виду Валеры далеко не пошел. Ухватил лишь за плечи, помял одним перебором пальцев.

– Такие розы! – подмигнул он Костику, смотревшему на всякий случай нейтрально. – Сколько красоты в одном месте…

Римма пару секунд выждала и легким, но четким движением освободилась из рук Михалыча. Хотя руки были умелы – чувствовался охотник.

Мимолетом она подумала, что Валере так никогда не научиться. Но Валера был ее, а свое она ценила и оберегала. Даже от себя. Здесь она была начеку и опасных мыслей себе не позволяла.

По привычке Римма глянула на Валеру. Проверяла, оценил ли он ее отпор. Хотя знала, что на такое он не обращает внимания. Внешне, по крайней мере.

Валера сидел, не моргая, не двигаясь, живя только парой чувств из шести отпущенных. Римма сама не чуждалась радостей жизни, но подобных страданий не принимала. Валеру было жалко, как маленького. Могла бы, посадила на коленки и покачала ласково.

Но сейчас трогать его было опасно. Это знали все и старались не задевать – себе дороже.

Грохнули железные мостки за стеной. В дежурку вошел Филимонов, начальник котельной.

Все притихли: с чем пожаловало начальство?

Римма сбросила ноги с кресла, сунула сигарету в пепельницу, выпрямилась – первая ученица в классе.

Зоя отступила в угол, к вешалке, но не уходила: сейчас будет самое интересное. Начальство просто так не приходит.

Костик оторвался от смартфона – Филимонова он чтил безмерно. Слесаря сидели внешне равнодушно. Валера страдал, и сейчас любое начальство ему было нипочем.

– Что с трубой? – спросил Филимонов.

– Сделали, что! – грубо ответил Михалыч.

Филимонов, моложавый и франтоватый, грубости не заметил. Тут это быстро отмирает. Все грубят всем, это нормально. Как на войне. Главное, чтоб дело делалось.

– Вваривали?

– Ага, – отозвался Павел.

– Большой кусок вырезали?

– Все колено!

– Да… – покивал Филимонов. – Что еще?

Михалыч хотел что-то сказать, но Филимонов уже отвернулся, и Михалыч промолчал. Сверкнул только из-под кепки волчьим глазом, но невысказанное оставил при себе – до поры, конечно.

– Соли надо надолбить, – скромно вставила Римма.

– Да, соли, – вспомнил Филимонов. – А что отбойник?

Он посмотрел на Валеру, но Валера смотрел перед собой, точно его это не касалось. И Филимонов сделал вид, что Валеру его взгляд не обнаружил. И он спокойно вернулся к Римме.

– Сломался отбойник, – сообщила та с готовностью. – Я вам еще утром говорила.

– Много там надо соли?

– Два ведра есть… Еще шесть.

– А если бульдозером?

– Какой бульдозер? – вмешался Михалыч. – Там соль в камень смерзлась, что твой бетон.

– Тогда придется руками, – виновато улыбаясь, пожал плечами Филимонов. – Народу у вас, кажется, хватает?

Он обвел взглядом присутствующих, дольше всех задержавшись на безответном Костике.

– Мне еще фланцы делать, – тут же начал подниматься Павел. – Завтра трубу на втором котле менять.