– Я его сфотографировал, снял отпечатки пальцев и передал Иванцову. Он даст объявление в газету и на ТВ. Ну и пробьёт по базе своей. Симуляции нет. Он действительно не помнит. И это его пугает. Чем-то похож он на ребёнка, потерявшего маму. Смотрит на мир испуганными, круглыми глазами, не знает, за что ухватится… Весь мир кажется чужим. Один на один с равнодушной вселенной. Мне бы тоже стало страшно. Хотя здесь есть ментальный парадокс: одни через духовные практики стремятся освободиться от имени и всего, что с ним связано, от всего, что на них давит и оказывает влияние, другие же, как в этом случае, пытаются всё вернуть. Ибо страшно чувствовать себя одиноким и безымянным в этом огромном мире. Думаю, что и те, что избавляются, немного лукавят – хотят контролировать процесс, стремясь его сделать обратимым. А вот так же лиши их памяти и взвоют от отчаянья. Миру дела нет до того, кто не имеет имени или названия. Они как бы вне сетки координат этого пространства.

– Ну, это вечное стремление маятника бросаться из крайности в крайность. В том его судьба. Колебаться… В движении жизнь… – Ответил брату Ярослав, вновь опускаясь в кресло. – Наша жизнь – это то, что мы чувствуем и осознаём, а не то, как нас зовут и не то, кем мы являемся в обществе людей. Быть кем-то – это естественно. Страшно быть никем… Это аберрации нашей жизни. Я в этом уверен. Мы как синапсы. Наша задача чувствовать и передавать… а уж имя или порядковый номер – это самоуспокоение… раз мы обозначены ментально – значит есть мы, живём мы…

Ян рассмеялся.

– Ты меня позабавил. Синапс! Имя нужно не пространству или Вселенной, а нам для идентификации среди себе подобных. Иначе мы выпадаем из некой сетки, связывающей всех нас… Это как айпи-адрес. Нет адреса и нет тебя в сети…

– Ну я же и говорю: синапсы!

– Пусть – синапсы. Вот такому синапсу и надо вернуть его точку координат в этом безграничном. А то он висит меж мирами и не помнит ни одного из них.

Ярослав допил лимонад и поставил стакан на столик.

– Ни где он не висит. Он в этом мире и, стало быть, подчиняется его законам и правилам. Забыл имя, полученное при рождении? Пусть придумает новое и живёт дальше без обязательств по прошлому. Это же прекрасно! На мой субъективный, конечно, взгляд. Ладно, я пошёл. Влада, ты со мной?

– Нет, Ярослав, извини, я останусь пока у Яна. Мне интересен этот зануда как объект постижения.

– Ну, как знаешь, я ушёл. Постигай не постижимое. – Ярослав встал, пожал, прощаясь, руку брата и на полпути к двери остановился. – А вообще-то он староват для тебя. У вас, если ты забыла, двадцать лет разница! Двадцать, Влада. Поверь мне, его брату, он никого не любит, кроме, разве что, своих подопечных… Я тебя предупредил. Пока.

– Пока.

После ухода Ярослава, в кабинете наступила неловкая пауза. Ян подошёл к окну и посмотрел вслед своему весёлому и жизнерадостному брату, почти вприпрыжку идущему по улице. Влада, как всегда неслышно проскользнув по ковру, обняла Яна со спины за шею и грудь.

– Ян, он слишком поверхностен… Не обижайся на него.

– Спасибо, Влада. Я и не обижаюсь. Он не поверхностен, он – молод. И я его люблю.

– А меня? Меня ты любишь?

– Больше всего на свете, солнце моей души, люблю тебя. Больше всего….

Четыре… три… – Знакомый, божественно-гулкий голос отсчитывал: – два… один… Открой глаза. Смотри! Что видишь вокруг себя? Открой глаза!

Открыв глаза увидел перед собой незнакомое помещение – просторное фойе. От пола до потолка шла полукругом стена из стекла. Огромный, пустой, неосвещенный зал конденсировал в себе далекие шаги, шарканье, голоса… Всё это, то сливалось в единый шелест, то накатывалось отдельными звуками. За стеклянной стеной – звёздное небо. Чужое звёздное небо.

Небо насыщенно вкраплениями крупных звёзд, которые, как порванные разноцветные и неравномерно разбросанные бусы, светили красным, зелёным, синим и белым светом.

На против меня, за стеклянной стеной, виделась тёмная, мрачная, посверкивающая стеклом колонна. Я подошёл ближе к стеклу и осмотрелся. Колонна нависала над землёй, никак к ней не прикреплённая. Сверху и снизу скруглённая, вытянутая вверх, как сигара. За стеклянными стенами виднелись люди, много людей. Они стояли, плотно прижавшись к стеклу, и, также, как и я, разглядывали пространство за стеклом. Помимо той колонны, в которой находился я, было ещё три. Все висели аккуратно расставленные по углам бетонной площадки. В этот момент к площадке подлетели два вертолётообразных аппарата. Подсвеченные прожекторами, они очень чётко просматривались сверху. Как только летательные аппараты приземлились, из них высыпали вооружённые люди в чёрной форме и, встав шеренгами, справа и слева от трапа, приняли высыпавщую из чрева аппарата пёструю толпу. Окружив, погнали их к противоположному краю площадки. Там, на самом краю, виднелось небольшое одноэтажное здание, не сразу мной замеченное, в него-то и загонялись эти пёстро одетые люди. Вероятнее всего, это строение – лишь верхушка здания, размещённого под землёй и, возможно, под всей площадкой. И там, вероятно, располагался какой-то генератор поля, державший колонны на весу. Интересно, зачем и почему висели эти колонны? Чтоб не сбежали узники, или это карантинные сектора? Всё это было удивительно и странно, как в фантастическом фильме, но реалистично как в настоящей жизни. Явно всё это не иллюзия. Тревога, наполнявшая с момента пробуждения здесь и в плоть до этого момента, не покидала меня. Множество вопросов, вращалось в моей голове и ни одного ответа…

Я не мог вспомнить ни имени своего, ни прошлой жизни… Кто я и откуда? Что я тут делаю, и кто все эти люди в колонне напротив? В отчаянии поднял голову к небу. Там по-прежнему сверкала разноцветная россыпь звёзд. Чем дольше вглядывался в карту созвездий этого неба, тем чётче понимал: оно мне знакомо. Но, как и когда? Где-то в глубине души болью отдавалась тоска по забытому прошлому. Здесь всё было чуждым и пугающим. Кто я и что я? Сел на пол и обхватил голову руками, закрываясь от звуков и света этого, пугающего меня мира. Просидев так некоторое время, я вдруг осознал, что звуки голосов и шагов вокруг стали громче и отчётливее. Открыв глаза, увидел, как в зал втекала толпа людей, испуганно озиравшихся и растерянных. Слышались всхлипы женщин. Я молча встал, всматриваясь в лица людей, в их одежду, надеясь увидеть хоть что-то знакомое… Но тщетно. Людей становилось всё больше, женские всхлипывания и мужские бормотания окружили меня, вдавливая в стекло за спиной. Вдруг осознал, что передо мной все взрослые люди, – нет ни детей, ни подростков. И у всех круглые, полные страха и ужаса глаза. При всём моём отчаянии я не чувствовал ни страха, ни ужаса, ни паники – только растерянность и чувство бессилия от невозможности вспомнить хоть что-то из прошлой жизни. Меня осенила мысль, что, возможно, отсутствие у меня страха вызвано именно тем, что я не помню прошлого и не могу сравнить его с настоящим. Настоящее для меня не противопоставлялось привычному прошлому. Я живу здесь и сейчас, и единственное стремление, возникавшее у меня, – это желание понять происходящее и освоится. Страх, паника и ужас этих людей не дают им понять настоящий момент, большая часть их сознания в привычном прошлом…

Я посмотрел в глаза рядом стоящего пожилого мужчины – там всё тот же ужас и слёзы на глазах.

– Простите, – обратился я к нему. – Как Вас звать?

– Да-а-а…ни-и-ил… – произнёс он, заикаясь.

– Данил, а как Вы тут оказались?

Данил закрыл лицо руками. Едва сдерживаемые рыдания сотрясали его тело.

– Я спал… дома… один… и вдруг… очутился на каком-то корабле… среди таких же, как и я, сонных и испуганных людей… люди с оружием, в масках… Что же это такое?! Где мы, что с нами будет? Что происходит, скажите. Вы знаете, что это значит?

Мужчина рыдал и был уже не в силах сказать ни слова более. Успокаивающе похлопав по плечу, отвернулся от него, пытаясь в глазах других найти хоть каплю спокойствия и осмысления. Если здешнее небо казалось мне знакомым, то, может быть, есть ещё такие же. Весь трагизм любого настоящего возможен только в контрасте с привычным прошлым… Сквозь монотонный говор людей, сквозь всхлипывания стал пробиваться истеричный крик женщины: