– Эта… штука… на побережье, – ответил Кути и зябко передернул плечами. – На ю-юге отсюда, и движется она на север. То ли по Файв-фривей, то ли по Пасифик Коаст-хайвей.

Прикрытые решеткой часы высоко на стене показывали ровно одиннадцать; большинство пациентов уже поплелись вслед за сестрой, державшей в руке зажигалку, к двери во двор, направляясь на пятнадцатиминутный перекур, и доктор Арментроут обрадовался возможности оставить телевизионный холл на попечение медсестры, заступившей на выходные. При первом взгляде на просторную солнечную комнату с традиционными кушетками и приделанными к стенам телевизорами могло показаться, что здесь должно пахнуть мастикой для паркета и мебельной полиролью, на деле же воздух здесь всегда был насыщен тяжелым кухонным духом, в котором сегодня до сих пор ощущались чеснок и подгоревшее масло от лазаньи, подававшейся вчера на ужин.

Он шел по коридору к своему кабинету, а за спиной у него надрывался общий телефон; вероятно, каждый пациент считал, что звонить могут кому угодно, только не ему, и никто, похоже, не собирался снимать трубку. Арментроут точно не собирался; он был чрезвычайно взволнован тем, что сегодня утром не состоялось того ужасного телефонного звонка по домашнему телефону, который будил его каждое утро; стоявший рядом с кроватью телефон прозвонил, как обычно, но на сей раз, к великому счастью, в трубке была только тишина – и, черт возьми, он ни в коем случае не собирался снимать трубку ни с какого звонящего телефона, если не был обязан отвечать по нему. Решительно игнорируя убывающий шум, Арментроут посмотрел сквозь армированное стекло окошка в двери своего кабинета и лишь после этого повернул ключ в верхнем из двух замков, хотя опасность того, что кто-то из пациентов заберется в кабинет, была практически исключена; он, естественно, никого не увидел и, когда повернул ключ во втором замке, а на притолоке загорелась красная лампочка, толкнул дверь – комнатушка, разумеется, оказалась пуста. По выходным интерн, с которым он делил помещение, не приходил, и Арментроут принимал пациентов в одиночку.

Это устраивало его куда больше.

Он пристроил свою внушительную тушу в кресле и взял папку с анамнезом новой пациентки, встреча с которой была у него запланирована в ближайшие пятнадцать минут, – тучной, несмотря на юность, девушкой с неутешительным индексом состояния в двадцать единиц и диагнозом «биполярное аффективное расстройство» и «маниакально-депрессивный психоз». Сегодня ему предстояло дать ей стакан воды с четырьмя миллиграммами желтого порошка бензодиазепина, который мгновенно и полностью растворялся, не имел вкуса и должен был не только успокоить больную и повысить внушаемость, но также заблокировать прохождение нервных импульсов, отвечающих за запоминание, – она не запомнит ничего, что произойдет во время сегодняшнего приема.

«Девчонка! – думал он, рассеянно разминая в шагу своих мешковатых брюк. – Ожирение! Мания! Ну что ж, через несколько дней она вернется домой, совершенно здоровая, и никаких маниакальных проявлений у нее больше не случится, мне же предстоит удовольствие, при котором я добавлю глубины, резкости и по меньшей мере несколько минут к своей жизни. И все будут довольны».

Свободной рукой он отбросил в сторону несколько страховидных рисунков, прикрывавших ряд кнопок быстрого набора на телефонном аппарате. Когда девчонка явится, он поднимет трубку и нажмет кнопку, чтобы телефон зазвонил в конференц-зале, где он оставил старого доброго (и надежного!) Лонг-Джона Бича, который там бормочет ерунду и корчит гримасы, сидя в кресле около телефона, – хотя, возможно, если сегодняшнее отсутствие ужасного пробуждающего звонка было знамением нового времени, волшебным даром нового года, у Арментроута больше не будет необходимости в помощи Лонг-Джона Бича.

Звонок телефона, стоявшего на столе, вырвал доктора из блаженных грез, и на лбу, под валиком седых волос, закрепленных лаком, внезапно выступил холодный пот. Он медленно протянул руку, беззвучно произнося губами: «Нет, нет, только не это», и поднял трубку.

– Доктор Арментроут, – так же медленно сказал он, с трудом набрав воздуха для этих слов.

– Док, – послышался в трубке слабый голос, – это говорит Тейлор Гамильтон. Дежурный сержант управления шерифа округа Сан-Маркос. Я звоню по телефону-автомату из вестибюля черного хода.

От облегчения у Арментроута тут же расслабились окаменевшие скулы, и он, заулыбавшись от вновь нахлынувшего возбуждения, взял авторучку. Несколько лет назад ему удалось наладить среди полицейских, медиков «Скорой помощи» и всевозможных подсобных служащих психиатрической системы по всей Южной Калифорнии выявление «50–51» – таким кодом в полиции обозначали лиц, принудительно задерживаемых на семьдесят два часа по подозрению в психическом расстройстве.

– Тейлор Гамильтон, – повторил Арментроут, записав имя на клейком листочке, и продолжил, стараясь не выдать голосом нетерпения: – Так… У вас что-то новое?

– Дамочка, у которой все именно так, как доктор прописал, – ерническим тоном, но явно нервничая, сообщил Гамильтон. – Головой ручаюсь: окажется, что она сбежала от вас не далее как вчера.

Арментроут уже достал с полки над столом форму сообщения о побеге и даже успел проставить в графе дату: 31-12-94.

– Готов поставить, – продолжал Гамильтон, – тысячу долларов, что она сбежала от вас.

Авторучка Арментроута подскочила над бумагой.

– Это большие деньги, – сказал он с сомнением в голосе. Тысяча долларов! К тому же он терпеть не мог, когда информаторы слишком уж откровенно выказывали свою меркантильность. – Почему вы решили, что она… из моих?

– Так как же еще-то? Она позвонила нынче утром по 911 и заявила, что убила человека на поле, поблизости от пляжа в Лейкадии, полчаса назад, прямо на рассвете проткнула его гарпуном для подводной охоты (нет, вы только представьте себе!), но когда наряд отвез ее на то место, где, по ее словам, она совершила преступление, там не оказалось ни тела, ни стрелы, ни крови; они доложили, что поле заросло цветами и виноградом, по которым определенно никто не ходил по меньшей мере сутки. Она говорила, что убила там короля, которого звали (вы не поверите!) Летающей монахиней. Ну, чистая шиза ведь, правда? Ребята решили, что вся ее история натуральная галлюцинация. Она плакала не переставая, с тех пор как позвонила в 911, из носа у нее все время шла кровь, и она твердила, что какой-то парень ей зубы пересчитал, хотя ни ушибов, ни порезов не показала. И еще (нет, вы только послушайте!), когда ее в первый раз хотели привезти в участок для допроса, патрульная машина не завелась, и им пришлось «прикуривать» от другой, а когда мы с ней говорили уже тут, свет то и дело мигал, и мой слуховой аппарат отключился.

Арментроут задумчиво нахмурился. Электромагнитные возмущения указывали на одно из диссоциативных расстройств – психогенную амнезию, фугу, деперсонализацию. Это были самые «вкусные» болезни из тех, которые он мог лечить… если, конечно, не считать излечения кого-нибудь от самой жизни, что было проблематично с этической точки зрения и в любом случае слишком сильно сказывалось…

Он поспешно отогнал воспоминания об утренних телефонных звонках.

«Но тысяча долларов! Этот Гамильтон просто жадная свинья. Все это затевалось отнюдь не ради денег!»

– Я не… – начал было Арментроут.

«Но ведь она сошла с ума этим утром, – подумал он. – Это вполне могло быть реакцией на то же самое, чем бы оно ни было, что избавило меня от этого невыносимого звонка, который столько раз меня будил. Эти несчастные, страдающие от психозов, часто наделены сверхъестественными психическими способностями, а если у нее расстройство множественной личности, то она должна быть способна воспринимать широкий спектр магических явлений. Если я обследую ее, то, может быть, удастся выяснить, что за чертовщина происходит. Пожалуй, имеет смысл обзвонить всех моих осведомителей и поручить им отслеживать любые случаи помешательства, проявившиеся сегодня утром».