Потом она пропадала на месяцы или давала знать о себе каждый день, но неизменно, что бы ни случалось в жизни принца, была ему рада… Сколько же времени прошло с тех пор!

Девушка, судя по голосу, улыбнулась:

— Зря, музыкант, очень зря. Моя бабка была предсказательницей, хочешь, и я тебе что-нибудь предскажу? — и, не дождавшись ответа, она заговорила дальше. — Ты станешь седым совсем скоро, а еще одиноким и веселым. Твою гитару не убьет ни снег, ни зной. А серьга в твоем ухе… — Миерис наклонилась ниже, чтобы разглядеть сережку, и вдруг издала сдержанный «ах» удивления.

— Что такое?

Изящные пальчики грубо отпихнули волосы Осверина в сторону и потянули за серебряное колечко.

— Я уже видела ее, и не раз, — проговорила Миерис задумчиво. — Порой мир преподносит такие интересные сюрпризы, что остается только изумляться, и только…

Менестрель как будто проснулся и резко сел, едва не ударившись лбом о девушку. Та засмеялась и подняла руки, мол, «сдаюсь-сдаюсь, только не скидывай меня с карниза», а Рин широко распахнул глаза и уставился на нее.

— Я заполучил ее при удивительных и странных обстоятельствах еще тогда, когда такие дела были редкостью.

— То есть, до знакомства с Аскольдом? — Миерис хихикнула.

— В самом начале, — поправил ее Осверин. — Так серьга, где ты ее видела? Ну-ка не тяни!

Девушка лукаво подмигнула ему, но не стала усугублять его страдания еще и таинственностью.

— Как ты знаешь, в Ночной Армии у меня много друзей. И вот у одной подруги, такой боевой леди, я ей даже завидую, пару лет назад пропадает серьга, вроде фамильной реликвии. Она вляпалась в переделку и ничего особенно не рассказывала, но я же с двумя глазами, так что…

— Что ты знаешь про ту неприятность? — сощурился музыкант.

— Про красавчиков она уж точно ничего не говорила, но, кажется, теперь я знаю гора-а-аздо больше, — Миерис поднялась и оправила широкие, едва отличимые от юбки восточные штаны из какой-то узорной ткани. — Передам от тебя привет. А еще — знаешь, менестрель, будь добр, продолжай играть. Без твоих песен этот мир совсем никуда бы не годился.

И она ушла по карнизу, как будто шла по ровной земле, а Осверин откинулся назад, прикусив губу и созерцая небо. Потом подорвался с места, так резко, что задержал дыхание, спрыгнул с подоконника и рванул в комнату. Торопливо скинул с гитары вещи («Прости, моя хорошая, как я только мог, прости!»), плюхнулся прямо на пол, настраивая сбившийся строй и с дрожью предвкушения вслушиваясь в родное звучание.

Больше он не выпустит ее из рук и не станет колебаться — он же менестрель. Это его судьба.

Осверин провел по струнам и с удовольствием подумал, что настроена гитара идеально. Он уже знал, что хочет сыграть.

***

…Время летит стремглав и больше не дает нам задерживаться в тех днях столь надолго.

Вот и снова лето. Теплый июнь, полный зелени, света, свежий и живой. Аскольд и Осверин стоят на вершине холма, а их лошади, расседланные, наперегонки несутся к подножию, утопая в душистой траве.

Между холмов петляет лента дороги. Она уводит в сердце королевства, туда, где среди плодородных земель рассыпаны замки благородных веселых лордов, а небо рассекают их гербовые флаги с целым глоссарием — там и драконы, и грифоны, и волшебные мечи древних — говорят даже, если поискать, они водятся до сих пор в этом мире. Но кто знает?..

Аскольд молча повернулся к Осверину. Тот собирался было сказать что-то, но только махнул рукой и сделал шаг навстречу. Они обнялись. Тренькнула гитара.

— Когда будешь в окрестностях… — начал Аль.

— Да, я знаю, братец, знаю, — мяукнул менестрель где-то на уровне его плеча, чуть не всхлипывая.

— Приноси свои песни, Рин, братишка.

Тот кивнул и похлопал файтера по широкой спине. Путь музыканта лежит в бескрайние поля, лорда — в замок. Менестрель пройдет дороги за двоих, найдет невиданных чудес за себя и за брата и ухитрится вернуться назад — седым, добела седым.

Однако время летит стремглав и тянет нас за собой. Тот, подвигов век, подергивается дымкой тумана новых лет, и грядущие дни уже тянутся из-за горизонта…

А вдали, среди летних пряных трав, тает конная фигура менестреля, покачивающегося в седле и перебирающего струны своей верной гитары. Из седельной сумки торчит тонкая, без изысков смастеренная флейта, даже дудочка — старинная, из тех, что звучат диковинными голосами. Думаю, вам ее уже приходилось слышать, ведь так?