Анна закрыла глаза. И открыла.

Повела плечами, убеждаясь, что вновь способна распорядиться собственным телом. Вздохнула. Потерла ногу, которая все еще ныла, но хотя бы чувствовалась.

– Война сняла ограничения. И то, что было запрещено, стало вдруг можно. А потом вновь нельзя… Я знаю, что там была кровь, очень много крови, и, наверное, многие просто не выдержали.

– Как твой отец?

– Мы с Глебом на этом и сошлись. Правда, у меня был дед, он меня растил. Точнее, сперва его жена, чудесная женщина – я плохо помню то время. И ее плохо, но знаю, что тогда я был счастлив. Жаль, что хорошие люди рано уходят. Когда ее не стало, меня забрал дед. Не могу сказать, что он страдал избытком доброты, но хотя бы позволил не видеть, что творится в доме.

Он попытался дышать носом, но лишь выдул крупный кровяной пузырь.

– Наверное, следует быть благодарным, что он защитил меня от всего этого. Правда, протоколы следовало прятать лучше, да… Но протоколы – это одно, а видеть самому – другое. Мне было десять, когда родителей… ушли. И из отчета следователя, да… если бы раньше, многие остались бы живы. Но да, я везунчик, если разобраться. Глебу пришлось сложнее. Они воевали оба. Герои, да… и работали по той, первой волне, когда стало понятно, что война не всех готова отпустить. И по второй… и после собрали немалый архив. Я в свое время провел в нем изрядно времени, пытаясь понять. Так вот, кто-то сошел с ума быстро и явно, кто-то сходил долго, медленно и незаметно для окружающих. Сейчас из тех, кто воевал, не осталось никого.

– А ваш дед?

– Его держали при короне. Тоже мало хорошего, – Алексей поморщился. – Но тогда, полагаю, сочли, что он более ценен, нежели мой отец. Или, подозреваю, мой отец рвался опробовать некоторые свои наработки.

Он помрачнел и скомкал полотенце.

– Не спеши. – Ольга села рядом. – Дай посмотреть… не бойся, ты мне мало интересен.

– Вот и отлично.

– Я, в конце концов, слишком эмоциональна, чтобы соблюдать какие-то там договоры.

– И злопамятна.

– Все женщины злопамятны.

– Это да… – согласился Земляной, но отстраняться не стал.

– Вот так, сиди. – Она перевернула полотенце. – И не шевелись. Ты знаешь, что твое тело в отвратительном состоянии? Я, конечно, не сказать чтобы дипломированный целитель, матушка была категорически против…

– Почему?

– Потому что это ниже нашего достоинства, работать в какой-то там лечебнице. Что люди скажут?

Она передразнила холодный тон матери, и Алексей фыркнул.

– Но кое-что умею… вот ты знаешь, что у тебя язва?

– Сейчас даже не одна.

– Ага… и вот сердце в отвратительном состоянии… нервная система…

Алексей попытался вывернуться, но ему не позволили.

– От меня еще никто не уходил, – сказала Ольга. – Стало быть, получается, что все умерли?

– Да.

– И темных почти не осталось?

– Да.

– И поэтому школа нужна?

– И поэтому тоже. Только теперь нас боятся. Не скажу, что вовсе безосновательно, но… Многие умения утрачены, знания, семейные книги остались, но в них будет едва ли половина. Если оставить, как оно есть, то через пару десятков лет останутся лишь стихийные самоучки, а это неправильно.

Анна пошевелила пальцами ноги. Послушались.

Она осторожно провела ладонью по голени, пытаясь понять, насколько окаменела мышца. Кажется, все не так и плохо.

Определенно неплохо.

– Вместе с тем многие, кто помнит эту волну безумия, кого она задела, просто боятся брать учеников. Среди темных полно тех, кто думает, как простые люди, что, если темных не останется, всем будет лучше.

– Но ты не уверен? – Пальцы Ольги едва касались висков, но меж тем Анна видела тонкие нити света, уходящие в сгорбленную фигуру мастера.

И нет никакого противостояния. Тьма не мешает свету. А он не препятствует тьме, позволяя лечить истерзанное тело. Тьме ведь тоже нужно воплощение.

– Нет. Ничто не уходит бесследно. И проклятия останутся, и твари. И думаю, что-то иное. Она ведь не исчезнет, она преобразуется, и как знать во что. Поэтому мы с Глебом и решили. Сначала небольшая школа, а там, быть может, получится если не вернуть, как оно все было до войны, но хотя бы сдвинуть.

– Получится, – уверенно сказала Ольга. И руки соскользнули ему на шею.

Алексей наклонился.

– Если куртку снимешь, мне будет легче.

Он молча стянул.

– Вот так… знаешь, не все рубцы зажили.

– Не трогай.

– Я могу…

– Это печати. Они сами закроются, просто не трогай, – он не приказал, попросил, и Ольга убрала руки. Вздохнула и сказала:

– У меня есть деньги.

– Деньги и у меня есть. Единственное, в чем у нас никогда не было недостатка, так это деньги. Их хватит на десяток школ. Беда в том, что учить в них некому. Да и это не первый город, в котором мы пытаемся зацепиться. Из предыдущих нас мило выпроваживали. Здесь, кажется, на вилы поднимут…

Он растянулся на траве, сунул руки под голову и закрыл глаза.

– Может, – тихо спросила Анна, – вам в дом пройти?

– Зачем?

– Спать в саду неудобно.

– Это вы просто на погосте никогда не ночевали. – Алексей широко зевнул. – А здесь хорошо – травка, бабочки и солнце припекает… Но не переживайте, я ненадолго. Я просто полежу, мне еще деда встречать надо. Он был прав, я редкостный идиот.

Мальчишки дрались.

Выбрались на задний двор, заросший малинником и одичавшей ежевикой, продрались в самое колючее нутро и дрались.

Молча. Зло.

Этак и вправду поубивают друг друга. Глеб выругался и поднял было руку, но ее перехватили.

– Не надо. – Васин выбрался из полутени, и стало удивительно, как это прежде Глеб не замечал немаленького этого человека. – Пускай. Им оно надо, а я пригляжу, чтоб никто никого не скалечил.

Калевой вывернулся из захвата, чтобы метнуться за спину противнику и отвесить приличного такого пинка, от которого Миклош не устоял на ногах.

Мальчишки засмеялись. Кто-то свистнул, но на него тотчас зашипели.

– Они…

– Пацанье, – сказал Васин, будто это все объясняло. – Пока не решат, кто старшой, будут бодаться. Вот пускай… оно и потренируются заодно. Пробирались хорошо, я одного даже не заметил.

– Арвиса?

– Нелюдь, – это было произнесено спокойно, Васин лишь отмечал очевидный факт, а не пытался оскорбить. – Завсегда тихушники. Нас один учил, правда, сказал, что не выйдет, шумные мы…

Он двигался по малиннику, удивительным образом пробираясь меж колючими плетями так, что и листья не шевелились.

– И этот добрый будет… если выживет.

– И все-таки, – у Глеба так ловко не получалось, ветки малины цеплялись за пиджак, за штаны, норовили ударить по лицу, коль уж не получалось, то хотя бы оставить след из липкой паутины. – Что там происходит?

– Драка.

– Это я и сам вижу.

– Так… – Васин почесал бритую макушку. – Я их учу помаленьку, как оно, чтоб без оружия… простенькое пока, потому как малые. Но учатся, да… вот парами ставил. Следил. Они и докумекали, что можно втихую помутузиться, чтоб я не знал.

Только не вышло.

– Пускай себе, тоже польза.

– А если кто кого порежет?

– Чем? – Васин достал из кармана самодельный нож и похвастал: – Пятый уже. Никак не угомонятся.

Глеб взял нож, бывший когда-то вилкой. Зубцы замотали плотным кожаным шнуром, а черенок заточили, пусть и плохо, но порезать кого при желании можно.

– А если есть еще?

Васин помотал башкой:

– Я ж не совсем дурной, приглядываю. Только вы шумный… вы того… идите, а то ж оно… почуют, после новое место искать станут. Намаешься.

Глеб сунул нож в карман.

– И того… в городе оно как-то неспокойно. Воевать будем?

– Надеюсь, нет.

– Я обрез принесу. И так, по малости… а то ж оно как-то с обрезом поспокойней, нежели без него.

С этим Глеб готов был согласиться. Вот только…

– И стрелять будешь?

Васин пожал могучими плечами: