Продолжая звать мужа, Елена ковыляла по платформе.

Ему послышался голос жены. Быть не может. Лене делать на станции совершенно нечего. Она дома должна сидеть и изводить детей своими придирками. Или… Игорь зажмурился, но темнота под веками не прогнала видение, явившееся во мраке окружающего. Разрушенный дом. Обломки. Оседает облако пыли. И там, под бетонными плитами, отрезанные друг от друга, без него – Мишка и Наденька. Он должен, обязан быть с ними.

– Игорь Шилов!

Нет, не послышалось. Игорь открыл глаза и огляделся.

Тут и там светились экраны мобильников, на станции двигались люди. У них шок, они не ломятся к выходу, они пока что приходят в себя, переговариваются. Вот, снова его зовут. Может, и не его – мало ли в Москве Игорей Шиловых, но эти интонации… этот голос… Неужто и правда Лена?

Гарик стоял на месте, высоко подняв руку с мобильником, и старался высмотреть жену. Он надеялся, что ее здесь нет, что у него галлюцинации, крепко приложился головой, вот и мерещится всякая пакость. Ведь Лена может быть здесь только по одной причине: шпионила, следила за неверным мужем. И детей в такой момент оставила одних.

Эта мысль придала Игорю сил: он разделил ответственность. Не только он – предатель, бросивший беспомощных подростков, но и Лена хороша.

А вот и она. Грузный силуэт, движущийся к нему с характерными подвываниями.

– Ленка! – крикнул Игорь.

Жена остановилась, и Гарику ничего не оставалось, как пойти ей навстречу.

Подлец. Урод. Идиот. Она ему все высказала, все, не стесняясь окружающих, – и что он виноват, и что шлюху его, Лена надеется, завалило, убило, размазало! Ни клочка волос крашеных не осталось! Елена говорила и говорила, а он стоял, как всегда, безответный, молчал, и что ни бросишь в лицо – как с гуся вода, без толку.

– Лен, – наконец произнес Игорь, и она с замиранием сердца решила: покается. – Лен, успокойся. У нас дети дома одни. Нужно выбираться, пойдем.

– Куда?! Никуда я не пойду. Тут милиция должна быть, МЧС приедет, подождем, нас раскопают.

– Лена, послушай, – бесцветным голосом продолжал неверный муж, – нам повезло, что станция выдержала. Нужно уходить, пока снова не тряхнуло. У МЧС сейчас представляешь сколько работы? Дома в Москве на такое не рассчитаны, а у нас там дети. Пойдем. Нужно действовать. Если здесь наверх не выйдем – в сторону «Выхино» по туннелю…

Елену моментально озарило: да он же сучку свою отыскать хочет! Он к ней рвется, не к детям. Нет уж. Не будет на это ее согласия.

Она уперла руки в бока:

– Никуда не пойду. И тебя не пущу.

– Лен, прекрати…

Темноту прорезали лучи фонарей. Это пришли в себя сотрудники метрополитена и полицейские. Елена ткнула в их сторону пальцем, подтверждая свою правоту. Игорь замолчал, плечи опустил.

– Видишь? – торжествовала Елена. – Вот это – мужики! А ты ни на что не способен, ты не мужик, тряпка ты!

Она поспешила к полицейским. Сейчас она им все объяснит, предложит денег, только чтобы ее первую выпустили. А этот пусть остается. Ищет свою дрянь. Если ему так хочется. Ни на что не годен. Ни на что!

В свете фонарей Елена заметила, что на станции есть настоящие мужики. Высокие, плечистые, они твердо стояли между лежащими и на карачках ползающими людьми. У Елены сильно забилось сердце. В мечтах она уже лежала, вся такая безвольная, на руках у красавца-спасителя.

Она даже не сразу сообразила, что происходит, что за вспышки, оглушительные хлопки со стороны полиции. Стреляют?! Наверное, среди пострадавших – мародеры или вовсе преступники. Прижав сумку к груди, Елена бросилась к плечистым, таким спокойным мужчинам.

Дом покачнулся, стекла брызнули осколками, с потолка посыпалась штукатурка. Борька заверещал и на коленях пополз к выходу. Второй толчок повалил Мика, распластал на паркете. По потолку, ширясь, ползла трещина, медленно сыпался песок, Мик лежал и смотрел не в силах шевельнуться. Землетрясение? В Москве? Это невозможно!!!

Дом сотрясался в агонии, выл и стонал перекрытиями. Борька скулил, обхватив голову руками. Толчки не прекращались.

– Иди сюда! – заорал Мик, задом пятясь под стол. – Борька! Твою мать!

Видимо, Борька не расслышал и ломанулся из квартиры. В очередной раз тряхнуло, стена обвалилась, взметнув облако пыли. Мик инстинктивно закрыл лицо руками. Ему показалось, что он куда-то падает, старый мир рушится и норовит стереть его, погрести под обломками. Грохот, треск, вой, удар снизу – перебило дыхание.

Некоторое время Мик лежал неподвижно, не открывая глаз, и думал, что он мертв. Болело ушибленное плечо, ныло в груди. Мик шевельнулся – вроде живой. Разлепил веки – чернота, собственной руки не видно. Попытался выпрямиться – ударился затылком и вспомнил, что он под столом, погребен заживо. Как в гробу.

Но кто-нибудь должен прийти на помощь! Например, спасатели. Здравый смысл шепнул, что, пока они сюда доберутся, Мик умрет от жажды мучительной смертью. Да какой от жажды – он попросту задохнется. Надо попытаться выбраться. Мик уперся руками и ногами в завалы, выпрямился, напрягся – бесполезно. Перевернулся на живот и принялся, сдирая ногти, копать, но вскоре натолкнулся на бетонную плиту. Бесполезно.

– Помогите! – крикнул он, ударив по плите кулаком. – Помогите кто-нибудь!!!

Не понимая, что делает, он продолжал бить по камням и кричать, с каждой минутой все больше скатываясь в истерику.

Стоп! Так быстрее выработается кислород. Задыхаясь, Мик замер и прикусил указательный палец, подтянул колени к груди и ощутил себя ребенком, запертым в чулане. Сейчас придет папа или мама, откроют дверь, брызнет солнце…

Это сон, сон. Всего лишь кошмар. Открой глаза – и он закончится. Надо проснуться. Мик сильнее стиснул зубы – не помогло. Не сон это – реальность, и никто не придет.

Земля дернулась, Мику почудилось, что дом дал крен и завал движется. Царапая пол, затрещала плита, поползла, и – или это часть бреда? – Мик разглядел узкую светлую полоску. Еще толчок – плита рухнула, и Мик, обдирая колени, полез в узкий лаз. Застрял, ухватился руками за прутья арматуры, оттолкнулся ногами. Рывок. Еще рывок… Свобода!

Упав на камни, он засмеялся в голос, сжал виски. Бурое небо вспухало, будто его взорвали. Порывы горячего ветра трепали вихры. Чернота простиралась до самого горизонта. Разинув рот, Мик поднялся и огляделся.

Половины кухни не было, осталась малая ее часть, стена обвалилась, Мик стоял на краю обрыва, обеими руками ухватившись за арматуру – ветер все усиливался, – и не верил своим глазам: город лежал в руинах. Некоторые новостройки накренились, прочие обрушились. Под давлением оседающих стен металлопластик окон где выгнулся, где сплющился и белел под завалами, как поломанные кости. Каркасы по большей части выстояли, родная многоэтажка возвышалась над развалинами, рухнула лишь правая ее часть. В уцелевшей хрущевке справа полыхал огонь – языки пламени вырывались из выбитых окон, черный дым тянулся к вращающейся в небе воронке. Пуповины смерчей оторвались от нее, обрели свободу и разошлись в стороны. Один, похоже, двигался сюда. Ветер бежал впереди него и гнал по дорогам, засыпанным обломками, целлофан, картон, бумагу и куски рубероида.

Наступило странное отупение. Мик сел, облизал пересохшие губы и заставил себя думать. Недалеко отсюда – старые дома, рассчитанные на бомбардировку, там есть убежище, Мик помнил, как туда проникнуть. От смерча лучше спасаться в подвале, нужно скорее выбираться!

– Помоги-и-ите, – донесся Борькин сип из-под завала.

По спине продрал мороз. Мик приковылял к дверному проему, торчащему меж обломков, сел на корточки.

– Годзилла? Живой?

Порыв ветра ударил в спину и припечатал к плите. Мик обернулся: черное, змееподобное тело смерча вращалось ближе. На самом деле – километрах в тридцати, но казалось, что до него рукой подать.