– Радж! Ты способен на лучшее, иначе бы не возился со мной, – благодарно и осуждающе кинул ему собеседник. Сумеречный стиснул зубы и, показывая всем своим видом, что разговор зашел в тупик, ушел в неизвестном направлении через ближайшую стену. Дверьми он не пользовался, наверное, из принципа.

«На лучшее… А для кого? Добро и зло уже давно неразличимо свились змеями. Для кого? Ведь Эйлис уже ничто не спасет», – думал помрачневший льор. Наблюдения за девушкой уже не приносили ему былого азарта просчитанной игры. Но София все еще скиталась среди безжизненных камней, ища выход из каждого нового окаменевшего сада.

«София, ты спрашивала, почему этот мир мертв? Да, все верно. Это мы его сделали таким», – думал льор озлобленно, хотя гордыня не позволила бы признаться в этом открыто.

Камни пели. Кто-то надменно, кто-то застенчиво. Они выводили рулады на разные голоса, едва уловимые, призрачные. Камни вспоминали времена, когда в них обреталась жизнь. Или же это ветер колыхал призрачные светящиеся цветы на осколках рудника. Может, от их тихого плача слух улавливал разноцветные колебания воздуха.

«Тупик! И здесь тупик! Будь ты проклят, Раджед, будь ты проклят», – думала Соня, стирая с лица непрошеные слезы. Ее трясло от усталости и голода, глаза смыкала ледяная сонливость, пробиравшая до костей дурманом смерти. Достаточно закрыть глаза. Простой путь – проще, чем жить. Люди лишь песчинки во Вселенной, лишь ряды молекул и законов физики, даже короли, даже льоры. Может, и не стоит так цепляться за юдоль всех скорбей?

Но у людей есть долг, в отличие от космической пыли, что не наделена ни разумом, ни волей, ни душой. В существовании последней Софья никогда не сомневалась, даже знала, где обитает это создание, этот светоч жизни и смысла – под грудиной, чуть правее от сердца. Там вечно болит от печали, там всегда холодно от несправедливости. И там же ныне пекло ярким углем от невыразимого гнева, что заставлял двигаться дальше в чуждых владениях.

Рудник – иного названия для новой пещеры не нашлось, так как всюду разметались куски породы и вросшие в камни инструменты. Возможно, там когда-то добывали драгоценности. Лестницы переплетались с природными балюстрадами, от стен исходил легкий холод, словно кто-то тяжело дышал во сне.

Софья ориентировалась на отблески призрачных цветов, что из последних сил пробивались сквозь сломанные ребра скал. И чем больше она выматывалась, тем отчетливее улавливала тихую-тихую песню. Все вокруг в оцепенении подавало слабый голос, как умирающий в последнем всплеске агонии.

Цветы один за другим гасли, на их месте уже не прорастали новые, мрак все больше поглощал рудник. Горечь сдавливала сердце, разум давал слабые подсказки. Софья кружилась между стенами и потолком, забыв о законах гравитации, что не действовали в пределах башни. Проходила вдоль каменных стен, вросших в гору, ступала по зыбким длинным крыльям круглого готического окна с рассыпающимися некогда великолепными витражами. Но все утратило свой блеск, все померкло. Колыхались кое-где скорбными парусами гигантские лохмотья. Они напоминали огромный погребальный саван. Что же случилось с этим миром?

Вопрос давил со всех сторон, чудилось, что камни наступали, поглощали. В их бесконечном вращении терялись оценки и смыслы. И души уходили в камни. Только где-то за пределами замка испуганный небесный табун вновь растревожил громовые раскаты. Но вскоре смолкли и они, оставалась лишь холодная тишина, в ней исчезало время. Слабым огоньком грела мысль о Рите, но от молчания и холода не оставалось надежды. И больно делалось уже не за себя, а за все вокруг, что так бесцеремонно ушло в небытие. Наверное, она тоже умирала, обреченная, как и этот мир.

Соня смахивала слезы, влага упала под ноги во мрак, попав случайно прямо на витраж, и тут же слабо засветилась. Внезапно расцвел фрагмент чудесного рисунка из разноцветного стекла. Человек тоже витраж – красота видна, когда прозрачен для лучей света.

Одинокая странница измученно опустилась на круг окна, растянутого спицами орнамента. Руки прикоснулись к хрупкости потрескавшегося стекла, однако картину закрыл с другой стороны камень. Больше никакого солнца и сияния не принимало это творение, не пропускало сквозь себя. От него лишь веяло холодом, потому Софья вновь встала и продолжила ощупью исследовать пещеру.

Ноги ниже колен горели огнем, удобные легкие кроссовки превратились в свинцовые гири. Но более тяжким грузом давило неопределенное будущее. Апатия и печальное смирение сменялись нервозным движением вперед. Она не имела права сдаваться.

Но подступали сомнения: за что и против кого она борется? Возможно, льор уже забыл о ней, выбросил неисправный механизм, пошедший против его воли, обрек до самой смерти бродить по свалке былого величия и ослепительных красот. Но тогда, значит, и Рита ему не была нужна…

Он ее убил?

От этой мысли Софья обхватила себя руками, а потом долго надсадно рыдала. Во время надрывного плача сделалось как-то теплее, прошел нестерпимый озноб и немного прояснились мысли, точно влага морской волной смыла морок гнева. Соня вспоминала все, что успела узнать о чародее. И почему-то отдаленный уголок сердца подсказывал, что он все же не хладнокровный убийца. Затем она припомнила, как жестоко оборвала его попытку рассказать что-то о смерти. Она испугалась новой лжи, нового способа манипулировать ей. Но страх очерствляет, делает недогадливым.

Впервые за время пребывания в Эйлисе закралась мысль, что ее мучитель тоже человек. И, возможно, не самый ужасный тиран на свете. Но очень странный и слишком своевольный. Соня сжала зубы от нового порыва недовольства и негодования. Никто не имел права заманивать в свой замок подлым шантажом, а потом требовать вечной любви. Да и вряд ли такой уж вечной… И любви ли вообще? Соня достаточно прожила в неправедном мире Земли, чтобы узнать многое о хитростях и вероломстве что мужчин, что женщин. Все хотели получить себе что-то, найти выгоду. И лишь немногие, к которым относились ее мама и папа, просто радовались обществу друг друга.

При мысли о самых родных людях из просоленных глаз снова покатились слезы. Как же они теперь там, родители? Что будет с ними, когда они вернутся и не застанут дома никого? И что, если уже навечно… Останется ли хоть что-то от их былого счастья? Соня начинала ненавидеть себя и тот день, когда впервые изобразила Эйлис. Зачем? Точно поддалась какому-то зову, точно это умирающие цветы и далекие грозы напитали серый графит в деревянной оболочке. Она из-за рисунков уничтожила все их счастье, обрекла весь их род на безвременное угасание.

И от того мысли о Раджеде вновь приобретали только негативный оттиск, как в искаженной карикатуре с преувеличенно уродливыми чертами. Но ему-то что… Разве дорожил он хоть кем-то? Разве видел хоть кого-то, кроме себя самого? Кажется, он даже не замечал, как страдает его собственная башня, как доносятся крики осыпающихся лепестков.

А Соню пронзали насквозь эти звуки, навалились нестерпимой какофонией чужой боли. Посреди этого великого заупокойного служения беззвучно плакала съежившаяся девушка, которая по-прежнему не сломалась и не уступила бы даже на краю гибели.

После нескольких часов поисков каждая из стен уже казалась знакомой, пальцы помнили все шероховатости и трещины. Лишь цветов оставалось каждый раз все меньше. Призраки растений различались по цвету: серебряный, прозрачно красный, зеленоватый… Они кружились, как преданные возлюбленными виллисы.

Рудник раскрыл все свои тайны, каждый его камень ощутил легкий вес усталых ног. Оставалось лишь несколько балюстрад вокруг пропасти, на дно которой спускаться Софья не решилась. Проверять, допускал ли льор самоубийство «гостьи», пока не хотелось. По-прежнему теплились надежда и долг хотя бы перед семьей, да и в какой-то мере перед своим миром.