Мне хотелось пойти на собеседования, если позовут, а если нет, то хотя бы просто пообщаться с людьми на языке, который является мне родным, посмотреть, сохранилось ли что-нибудь с тех далеких времен, да хотя бы с начала XX века, посетить могилу любимого и мысленно сказать: «Я приближаю нашу встречу, как могу, скоро мы встретимся, обещаю…» Нет, обещать я не могла. Я не знала, когда я умру, и умру ли вообще. Быть может, моя Аннушка уже разлила масло…
Собеседования могли мне действительно пригодиться с практической точки зрения, но так как надежда на скорое избавление от земных оков не оставляла, то мое отношение к ним было, как к еще одному развлечению.
«Ах, как это завораживает! – пыталась приободрить я себя. – Сколько новых лиц, новых встреч, сколько всего необычного меня ждет!..»
«Перестань, – отвечала я себе. – Ты столько лет топчешь землю и еще надеешься обнаружить что-то новое? Не смеши свои тапочки, старушка. Люди все те же, что и тысячи лет назад. Новые технологии ты уже увидела, и Россия вовсе не та страна, где ты их найдешь, а ничего нового, кроме технологий, мир тебе не в состоянии предложить. Надейся на лучшее».
В итоге я получила приглашения на собеседования во все компании, куда отправила свое резюме. Кажется, всех сильно впечатлил мой опыт работы и нестандартный для обычного россиянина жизненный путь.
Билет в один конец был уже куплен, чемоданы упакованы. Я волновалась и не могла вспомнить, когда это чувство посещало меня последний раз.
Ровно через неделю в Москве будет солнечное затмение.
Кажется, вспомнила…
Примерно так же я волновалась, когда увидела затмение впервые. Именно это явление, видимо, сотворило со мной то, что я так безуспешно пыталась исправить. Единственная правдоподобная версия обретения бессмертия – в затмении. Наблюдая его, я потеряла сознание, а потом, через месяц, когда вымерла почти вся деревня от неизвестной хвори, я умерла и впервые воскресла. То затмение я наблюдала, находясь на территории, где ныне раскинулась современная Москва. Как не забывается первый поцелуй и первый секс, первое воскрешение забыть невозможно.
Великое Московское княжество, 1546 год. Мне тридцать три года. Когда-то я была обычной русской женщиной того времени, принадлежала к классу помещиков средней руки. Замужем с тринадцати лет, двое детей. Первый раз родила уже в четырнадцать, второй – в шестнадцать. А после мой благоверный уехал служить на Московских князей, и за некие его заслуги нам выделили поместье недалеко от Москвы, сейчас оказавшееся бы на территории разросшегося мегаполиса.
В XXI веке я изучала по интернету предложения по аренде квартир в Москве, и прошлое казалось выдуманным миром, причем настолько диким и невежественным, что не знаешь, то ли плакать, то ли смеяться.
Тогда вселенная для меня ограничивалась нашим поместьем, соседними поместьями, где я побывала в поисках мужа для дочери и жены для сына, да городком поблизости, куда мы изредка наведывались. Москву я не любила, потому что чувствовала себя там потерянной, чужой. Я умела читать и писать, но ничего кроме молитв не читала, а писала крайне редко, обычно мужу. Москвички же были слишком красивы, умели преподнести себя ловко, применяя белила, румяна и другую косметику тех времен. А все потому, что растили меня в скромности подальше от развратной и скверной Москвы, готовили стать идеальной женой идеальному мужу.
Весь распорядок дня – молитва, еда, дети (пока были маленькие, присматривала за ними вместе с кормилицей), пряжа, общение с соседками, точнее поиски суженых для детей, что в те дни было делом крайне ответственным и важным. Девочку можно было выдавать замуж с двенадцати лет, мальчика женить с пятнадцати, а договаривались о свадьбах заранее. Когда судьбы детей устроились, времени, конечно, прибавилось, а муж как не бывал дома раньше, так и после не баловал меня своим присутствием. Все в округе знали, что я в немилости у него по причине своей… ужасной фигуры. В то время женщина считалась красивой, если была в теле, а мне выпала доля остаться стройной даже после родов. За моей спиной судачили, что муж изменяет, разлюбил, – да кто ж такую-то полюбит! – и поэтому редко наведывается домой.
Будучи недалекой от рождения, по-другому и не скажешь, хотя теперь с высоты моего возраста я понимаю, что была всего лишь порождением того времени и не могла мыслить по-другому ввиду отсутствия реального жизненного опыта, я постоянно ждала мужа, молилась о нем, о детках наших и, конечно, просила Господа послать мне лишний вес, чтобы муж полюбил еще крепче. Будь я смелее и чуть прозорливее, то в отсутствие мужа смогла бы найти себе кого-то другого, ведь многие на меня заглядывались, пусть и фигурой я не вышла, зато лицо затмевало красотой всех других женщин. Но я трусила. Боялась Бога, наказания, боялась, что меня сошлют в монастырь, лишат общения с детьми. И вот, пребывая в постоянном страхе, я усердно молилась, пытаясь загладить свои грехи, ибо считала себя большой грешницей за такие скверные мысли. Чем занимался муж в свое долгое отсутствие, страшно было подумать. Такие мысли я приравнивала к греху и молилась еще усердней. Ходила в церковь на богослужения, а дома продолжала воздавать молитвы Господу. Так продолжалось лет до двадцати семи, когда я случайно осознала, что повзрослела.
Говорили, что если выпивать стопочку натощак, то можно поправиться. Однако у меня ни после стопок, ни после молитв лишний вес не появился.
Помню, как-то в очередной раз осушив стакан, поморщившись, я со злости швырнула его в дверь и выругалась так громко, что прибежала служанка, осеняя крестным знамением себя и меня заодно. Я отправила ее на двор и запретила входить без разрешения.
Поползли слухи, что в меня вселились бесы. Я перестала пить натощак, стала уделять меньше времени молитве, стала горячей на руку и на словцо. Все мое существо восстало против сложившегося уклада жизни, против постоянного страха, против мужа, который уже в открытую сказал, что я ему не люба: «Или поправляйся, или пеняй на себя».
Так вот мне пенять на себя из-за своей природы точно не хотелось. Проблема заключалась в том, что у меня, как у женщины, прав практически не было. Меня словно вещь передали от отца мужу, причем мужу, которого я не видела до свадьбы. И что бы я ни сделала, виноватой оказывалась я. Будущее в монастыре казалось вполне реальным. Тогдашняя я воспринимала подобное положение женщины, с одной стороны, нормальным, ведь другого не видела и не знала, что может быть иначе, а с другой стороны, хотелось чего-то большего, но чего, я тогда не могла сформулировать четко. Свободы? Но от чего или кого? Одна я бы не смогла прожить долго (деньги закончились бы, а в делах управления поместьем я не смыслила), разве что стать продажной бабой, коих в Москве было много – стояли, держа колечко с бирюзой во рту, на рынках или шумных улицах, а мужики, да видно с деньгами, засматривались на них, и мой муж не был исключением. Боялся ли он церкви, что так строго блюла духовную жизнь народа? Блюсти-то она блюла, но со свечкой у каждой кровати не стояла, поэтому все церковные запреты и предписания обходили легко, да и сама церковь на многое закрывала глаза.
Неумение понять собственные чувства, невозможность дать определение своему положению и желаниям сыграли со мной злую шутку. Эх, были бы тогда психологи, но их тогда заменял батюшка в церкви…
Несмотря на слухи о мужниной измене и мои наблюдения на рынке, доказательств его неверности не было. Если бы были, то его бы отлучили от причастия на какое-то время, и «штраф» заплатил бы церкви. Ну, хоть так бы насолила ему…
Мое положение вынуждало либо спровадить супруга на тот свет, что дало бы долгожданное избавление от семейного ига, либо подстроить измену. Ни то, ни другое сделать я не решалась, осознавая греховность подобных деяний, да и сами мысли о том были греховными. Но несмотря на бездействие, что-то изменилось во мне, но я не знала, что. Тучи незаметно сгущались. Я знала, что катилась вниз по наклонной и самое лучшее, что мне уготовано – монастырь.
